– От того самого одноглазого, что еще при Екатерине Великой был? – полицейский недоверчиво взглянул на адвоката.

– Да, от Григория Александровича.

– Надо же! – Каширин потер пальцами лоб. – А это что за книженция?

– Позволите? – Ардашев взял в руки пожелтевший от времени фолиант и, будто слепой, стал водить по нему пальцами, определяя по еле заметным вмятинам на обложке следы стертых безжалостным временем букв. – The Nautical Almanac of Isaac Newton, – произнес он.

– А-о?.. – помощник начальника сыскного отделения вопросительно округлил бубликом рот.

– Это морской альманах, а по сути – астрономические таблицы положений небесных светил. Их составил еще Исаак Ньютон – великий английский ученый. С помощью секстанта, хронометра и этих данных можно вычислить точное местонахождение судна или, допустим, человека на суше. А используя карту – осуществить привязку к местности.

Коллежский секретарь завороженно слушал, слегка открыв рот. Ардашев пролистал всего несколько страниц и остановился – на его лице заиграла довольная улыбка.

– Ну вот, Антон Филаретович, что и требовалось доказать. Смотрите. – Он подвинул книгу полицейскому. – Видите?

– Что? – с пытливым недоумением Каширин уставился на собеседника.

– Цифры.

– Да их здесь тьма-тьмущая, как червяков на навозной куче!

– Я имею в виду рукописные…

– Шесть, один, четыре, один? Эти, что ли?

– Да-да.

– И что?

– Если вы потрудитесь их сосчитать, то наберется как раз тридцать одна.

– А на кой шут они мне сдались? – злился от непонимания Каширин.

– Это старинная криптограмма, зашифрованная дедом Савелия Лукича Русанова, служившим когда-то у предков Пустоселова. Помните смертоубийство на Мещанской?

– Это когда повара прирезали?

– Слава богу! Вспомнили наконец! – взмахнул руками Ардашев и насмешливо воззрился на полицейского.

– Вы, я вижу, сударь почтеннейший, потешаться надо мной изволите? – Каширин поднялся и стал нервно одергивать полы летнего сюртука. – Я, понятное дело, не такой мудрый, как вы… Но не в силу природного скудоумия, а лишь по причине рода занятий, то есть службы… вследствие того, что всю сознательную жизнь я, – да-да – фигарис каплюжный[41]– приневолен с отребьем рода человеческого знаться. Так что уж простите великодушно за недомыслие.

– Полноте, Антон Филаретович, не обижайтесь по пустякам. Давайте лучше наведаемся в демонстрационный зал, после чего я подробно отвечу на все ваши вопросы. Идет? – примирительно сказал адвокат и направился к двери.

– Хорошо, Клим Пантелеевич, – лицо сыщика потеплело, – это совсем другой коленкор, тем более что протокол от меня и так никуда не убежит.

– Вот и славно. А то ведь Бранков и без нас может начать…

– Пусть только попробует, Линза фотографическая! Под арест посажу! В канатном ящике утро встретит!

Присяжный поверенный недовольно покачал головой, но промолчал.

– Да, вот еще что, – вспомнил полицейский, – а деньжата эти злодею принадлежали?

– Нет, это деньги экспедиции, собранные ставропольскими купцами.

– Ну да, – с видимым разочарованием изрек Каширин, покусывая губы, – вернуть, стало быть, придется…

В синематографическом зале людей набилось, как прихожан в старой церкви на Пасху. Оператор нервничал и то и дело поправлял дрожащими пальцами пленку. Завидев Ардашева, он ринулся к нему навстречу:

– Побойтесь Бога, Клим Пантелеевич! Я ведь только вас одного и жду! Народ-то давно извелся! Садитесь, пожалуйста. Пора начинать!

Погас свет. На белом полотне замигал зловещий зеленоватый отблеск и нервно забегали черные пятна. Задрожал экран. Прямо над головами зрителей заструился дымный луч искусственного солнца. Он страшно шипел, будто поблизости огненным жаром дышала преисподняя и в ней, подливая масло на раскаленный противень, злорадные черти готовились жарить грешников.

Картинка побежала и остановилась. Спокойное море. Небо. Неугомонные чайки. Неожиданно объектив выхватил палубные надстройки и молодого человека, стоящего спиной к камере, страстно целующего женские плечи, грудь, шею… И тут сердцеед повернулся, и зрители узнали в нем студента Свирского, а в его пассии – Елену Прокудину. По залу пронесся всеобщий вздох изумления. С кресла резко поднялась Юлия и, размазывая по лицу слезы, испуганной сойкой выскочила в коридор. За ней устремился господин студент. Тут же на экране возникла палуба парохода с отдыхающими: профессор Граббе, репортер Свирский, строчивший что-то в своем редакционном блокноте, шахматисты – присяжный поверенный Ардашев и уже в бозе почивший Прокудин. Вдали показались серые очертания Змеиного острова. Неожиданно прямо перед объективом вырос официант с подносом, уставленным бокалами шампанского. Снова море. Дельфины, выпрыгивавшие из воды на высоту человеческого роста. И вновь госпожа Прокудина с бокалом, который она ставит на стол. Капитан. Испуганное лицо Анастасии Вяльцевой. Мелькнувшие вдали жерла пушек. Зеленые берега пролива. Шампанское в бокалах и… чья-то рука, намеренно сбивающая со стола наполненный до краев фужер. Маяк. Турецкая деревенька. Невозмутимый стюард, подбирающий с палубы осколки стекла. Босфор. И все. Луч погас. Включили свет.

Кронштадт, июнь 1820 года

Трансатлантический почтово-пассажирский парусник «St. George», прибывший из Норфолка в Санкт-Петербург, сделал небольшой разворот и с ювелирной точностью причалил к пирсу. Глядя на то, с какой легкостью корабль выполнил сложный маневр, можно было предположить, что капитан выдержал не одну сотню штормов и уже не первый раз пересекал Атлантику. Глубокая осадка не позволяла судну самостоятельно войти в устье Невы, и потому пассажирам приходилось пересаживаться на пакетбот, доставлявший их на российский таможенный пост.

Одним из первых из катера на берег сошел человек в широкой бобриковой шляпе с приподнятым с одной стороны полем. Из-под диковинного головного убора виднелась косичка, а в ухе поблескивала серьга. Широкий лоб незнакомца пересекал косой рубленый шрам. В его глазах читалась спокойная уверенность, какой обычно обладают люди, много повидавшие на своем веку. Густые усы морехода были тронуты легким инеем седины. Он был одет в матросскую куртку, парусиновые штаны и башмаки из воловьей кожи. В руках вояжер держал небольшой, изрядно потертый дорожный сундук. Завидев приближающегося к нему офицера, он извлек из кармана какой-то документ и протянул чиновнику.

– Меня зовут Капитон Русанов, по отцу – Ерофеевич. Тридцать пять лет назад, во время Русско-турецкой войны, я попал в плен и только теперь сумел вернуться на Родину. – Мужчина вытащил из кармана опечатанный красным сургучом лист гербовой бумаги. – Это прошение российского консула в Вашингтоне о возвращении мне русского подданства.