– Но у меня к вам еще один вопрос, – продолжил Лев. – Вы ведь провели экспертизу той записки, которая была найдена на кухне в квартире Галустяна?

– Записка? – переспросил Железнов, будто не помнил, о чем идет речь. – Какая записка? Ах да, действительно! Да, мы провели.

– Можно узнать, что она показала? Это почерк Галустяна?

– Ну, она показала… – Тон следователя стал гораздо менее деловитым, казалось, он не знает, что сказать. – Вы же знаете этих экспертов: они вечно все путают, то одно говорят, то другое…

– А все-таки? – настаивал Гуров. – Какой вывод они сделали?

– Ерунда это, а не вывод! – отрубил Железнов. Теперь весь его вид выражал крайнюю досаду. – Говорят, что записку писал вовсе не Галустян. Заявляют, что это подделка, причем грубая. Так я им и поверил! Я уже направил этот документ на новую экспертизу, в соседнюю область.

– Ну, там, конечно, эксперты не чета нашим, – иронично проговорил Лев. – Они сделают правильный вывод, какой нужно…

– Вы тоже так думаете? – с надеждой в голосе спросил Железнов. Он не заметил в словах сыщика никакого подвоха.

– Подождем, посмотрим, – неопределенно ответил Гуров. Ему не хотелось снова затевать спор о виновности банкира Киршера. Он понимал, что все равно на этом этапе переубедить Железнова не удастся. К тому же в аресте Киршера был и некоторый плюс для интересов следствия: этот арест успокаивал настоящего убийцу, он будет полагать, что следствие уже нашло себе виновного. А если так, он может появиться где-то в людном месте, и его не трудно будет задержать.

– Значит, наши эксперты утверждают, что записка кем-то сфабрикована? – уточнил он напоследок.

– Да, твердят эту свою версию как попугаи, – сердито буркнул Железнов.

– Ладно, спасибо за разрешение, – сказал Гуров и вышел.

До СИЗО было не близко, поэтому Лев позвонил Глухову и попросил прислать ему машину. Минут через десять полицейская «Веста» остановилась у подъезда, он сел в нее и покатил в сторону тюрьмы.

Разрешение, полученное от Железнова, действовало безотказно, и спустя полчаса Гуров вошел в камеру для допросов, в которой с другой стороны стола уже сидел банкир Александр Киршер. При виде сыщика он горестно развел руками и воскликнул:

– Вот видите! Я так и думал! Не напрасно я прятался! А вы еще меня успокаивали…

– Вы прятались в «комнате страха» не от ретивого следователя, а от неизвестных убийц, – напомнил ему Лев. – А это, как мы оба понимаем, совсем не одно и то же. От убийц вы в тот момент спрятаться уже не могли: ведь они решили именно вас сделать козлом отпущения, повесить на вас все три преступления. И запустили для этого своего рода механизм. Скажите, 9 сентября, ближе к вечеру, у вас был телефонный разговор с Галустяном?

– Вот, и вы об этом разговоре! – воскликнул банкир. – Меня уже вторые сутки о нем все время спрашивают. А я отвечаю то же самое, что и при первом допросе: такого разговора не было. Мы в этот день, 9 сентября, с Андреем вообще не разговаривали.

– И вы его не просили приехать к вам в банк или в какое-то другое место?

– Как же я мог его о чем-то просить, если мы не говорили? Ну, хорошо, отвечу: нет, не просил.

– Скажите, а вот эту записку вам показывали? – И Гуров продемонстрировал банкиру документ, найденный в доме Галустяна.

Киршер даже не стал читать бумагу – только взглянул на нее с брезгливым выражением и отвернулся. Как видно, эта записка была ему уже хорошо знакома.

– А как же, конечно, показывали, – ответил он. – Совали мне эту фальшивку. Я им сразу сказал, что здесь почти ни слова правды нет.

– Вы говорите «почти», – заметил Лев. – Значит, какие-то операции, здесь указанные, вы все же проводили?

– Да, несколько операций имели место, – согласился банкир. – Если быть точным, то третья и четвертая записи.

Гуров заглянул в записку, внимательно прочитал те места, о которых говорил Киршер, и произнес:

– Но это самые небольшие по объему и вполне законные операции.

– Вот именно! – воскликнул банкир. – Тот, кто составлял эту фальшивку, взял две подлинные операции (где-то он их подсмотрел, наверное в наших бухгалтерских книгах), а остальное все выдумал. И самая подлая выдумка – насчет вывода средств из моего банка в какое-то общество «Стрела» на сумму 130 миллионов. Это полный бред! Полный! И его легко проверить. Пусть следствие проведет аудиторскую проверку моего банка, и они увидят, что никакого вывода средств не было.

– И что вам на это сказал следователь? Будет он проводить аудит?

– Ничего вразумительного он не сказал, – махнул рукой Киршер. – Заявил, что следствие не нуждается в моих советах. Оно, дескать, само знает, что и как делать.

– Понятно… А теперь, Александр Львович, давайте вернемся в самое начало сентября, даже в конец августа. При первой нашей встрече я вам уже задавал один вопрос, и вы на него ответили. Но мне показалось, что тогда вы не придавали особого значения моим вопросам и отвечали не задумываясь. Но теперь ваше положение изменилось, и сильно изменилось. Однако я считаю, что обвинение против вас – ошибочное. И я, как и вы, заинтересован, чтобы вы вернулись домой. Но для этого нужно найти настоящего убийцу. Поэтому я вас прошу подойти к моему вопросу со всей ответственностью.

– Хорошо, я буду очень внимателен, – пообещал Киршер. – Какой у вас вопрос?

– Когда ваша карточная компания встречалась в последние два раза – а это было в конце августа и начале сентября, не выказывали ли Приходько и Котов признаков беспокойства? Или, скажем, озабоченности? Они могли об этом прямо не говорить, но эта озабоченность могла выражаться в их поведении. Вспомните хорошенько.

На этот раз банкир не стал сразу отвечать «нет, ничего такого не было». Он отнесся к вопросу Гурова со всей серьезностью. Подумал минуты три, не меньше, и, наконец, произнес:

– Вы знаете, первым моим побуждением было сказать, как и тогда, «нет». Но потом я вспомнил, что Денис в последнее время и правда выглядел каким-то озабоченным. Думал о чем-то своем, не слышал, когда к нему обращались с вопросом. Тут вы подобрали правильное слово. Да, он был чем-то озабочен, словно перед ним стояла какая-то сложная задача и он не знал, как к ней подступиться.

– А он не намекал, что его так беспокоило?

– Нет… нет, кажется, не намекал.

– А с чем это было связано – с работой или с домашними делами? Или, может быть, с его собственным здоровьем?

– Ну, на здоровье Денис никогда не жаловался – он ведь много лет занимался спортом. И в семье у него, насколько мне известно, все было благополучно. Кажется, эта его озабоченность была все же связана с работой.

– А с какого времени это началось? Может, не в августе, а еще раньше?

– Может быть… Видите ли, летом мы встречались не так регулярно. Все-таки время отпусков, и вообще… На природу тянет, на дачу, на рыбалку… Так что в августе мы встречались всего два раза, а в июле – вообще только один. Поэтому я не могу точно вспомнить, когда у Дениса началось это его… сумрачное состояние.