– Потому что когда-то они были важны маме, – пробормотала она. – Потому что они – частица ее жизни.

Несколько секунд было тихо. Слышался только стук капель и позвякиванье «ветерка». Вероника теперь знала все до единой трагические подробности, которые, одна за другой, складывались в целое.

Превращались в следы на заснеженном льду, ведущие к черной воде.

– Вот почему она покончила с собой. Потому что ее старший брат ради нее убил не просто невиновного, а… – Она не могла принудить себя произнести эти слова вслух. Убил того, кого она любила. Убил отца ее ребенка.

Отец снова поднял глаза. Его взгляд переполняла такая боль, что у Вероники едва не разорвалось сердце.

– Где… – До чего хриплый у нее голос… – Где Билли, папа?

Отец не ответил – только отвернулся и опять стал смотреть на розы. Розовые цветы окутывали их своим ароматом, закрывали от мира. И вдруг Вероника увидела перед собой другие розы – белые. На маминой могиле, на секретере и на письменном столе Билли.

Вероника медленно поднялась, забрала у отца письма… Она увидела его здесь же, в розарии, чуть больше недели назад, но теперь ей казалось, что это было ужасно давно. Вероника вспомнила, какое выражение появилось у отца на лице, когда она застала его врасплох. Удивление и страх.

Тщательно разрыхленный белоснежный гравий под большим кустом в углу… Белые розы изумительной красоты. Почти такие же красивые, как «магдалена», только поменьше. Вероника присела на корточки, заглянула под куст, увидела на земле латунную табличку. Пять маленьких букв, при виде которых лед у нее в груди навсегда сменился темной водой.

Билли

Вероника услышала, как скрипнули петли калитки, услышала шаги и позвякиванье ключей на поясе с кобурой. Она недавно звонила Маттиасу. Не просила его приехать, вообще ни о чем не просила. И все же он приехал.

Брат встал рядом, положил руку ей на плечо. Вероника, не глядя, протянула ему письма. Он взял их, сжал ее пальцы, но ничего не сказал.

Снова звякнул «ветерок», на этот раз громче. Печальный металлический звук, пролившийся на розарий.

– Он все время был здесь, – прошептала Вероника. – А мы его не нашли.

– Ты нашла, – тихо ответил Маттиас. – Ты нашла его, Вера.

Она взглянула вверх, встретилась с братом глазами. В его взгляде не было злости, не было упрека. Только печаль. И любовь.

Вероника прикрыла его руку своей, сжала. Где-то в отдаленной части сада залаяла лисица. Жалобный, одинокий лай, похожий на плач.

Малин осторожно провела одежной щеткой по погонам мундира Монсона. Раза три поправила ему темный галстук и наконец осталась довольна.

– Вот теперь – хорошо!

Монсон сунул фуражку под левую руку и принялся изучать себя в зеркале, висящем в спальне. Форма проветривалась на улице всю ночь, и все же запах затхлости так до конца и не исчез. Брюки были широковаты в поясе, и Монсону, к его удовольствию, пришлось надеть ремень. В общем и целом он выглядел неплохо, значительно лучше, чем ожидал.

– Ты точно не хочешь, чтобы я тоже пошла? – спросила Малин.

– Точно. У тебя и так дел невпроворот.

– Но ты так давно там не был. К тому же похороны…

Монсон поцеловал жену в щеку.

– Спасибо за заботу, но я справлюсь. И не забудь – у меня будет компания. Они вот-вот появятся.

В ту же минуту коготки Беллы зацарапали паркет и послышался звонкий лай, всегда предшествовавший звонку. Монсон сделал глубокий вдох и в последний раз проверил в зеркале свое отражение.

– Ты готов? – спросила Малин. Он кивнул:

– Готов.

Вероника Линд обняла его и поцеловала в щеку, а потом поздоровалась с Малин – так, словно они были старыми друзьями. Монсон протянул руку молодому блондину, который пришел с Вероникой.

– Вы, наверное, Исак?

Мужчина кивнул и пожал ему руку. Движения Исака были несколько замедленными; казалось, что темный костюм его стесняет. На лице у него еще кое-где виднелись следы побоев. Монсон вспомнил мальчика с льняными волосами, который когда-то застенчиво улыбнулся ему, сидя за столом в доме Роота. Почувствовал комок в горле.

– Я часто думал о тебе и твоей сестре. – Он торопливо откашлялся. – Она приедет?

– Нет. – Исак покачал головой. – Мы с Осой решили, что семью буду представлять я… Ведь Билли был нам сводным братом, – прибавил он, хотя объяснений тут явно не требовалось.

Монсон не знал, что на это ответить, и какое-то время оба натянуто молчали. Монсон слышал, как у него за спиной беседуют Вероника и Малин.

– Спасибо, что вы его пригласили, – говорила Малин. – Для Кристера это очень много значит. Больше, чем он сам готов признать.

Монсон покосился на Исака. Но если молодой человек и слышал слова Малин, у него хватило такта этого не показать.

– Я тут собрал нам корзинку, – сказал Монсон, отыскав новую тему для разговора. – Кофе и кекс с ревенем. Мой фирменный рецепт.

– Сто лет не ел домашних пирогов. – Исак улыбнулся. – А в детстве очень любил. И ревень тоже.

– Вот и хорошо. – Монсон просиял.

– Ну что, вы готовы? – спросила Вероника. – Ехать довольно долго.

Она взяла Монсона под руку, и они пошли к машине. Исак задержался, принимая у Малин корзинку.

– Вам очень идет форма, – сказала Вероника, и это почему-то заставило Монсона слегка покраснеть. В Веронике что-то изменилось. Может, взгляд? Монсону нравилась эта перемена.

– Подумать только – ведь я подошел так близко, – проговорил он. – В буквальном смысле держал в руках ключ к разгадке. Если бы только Роот рассказал… я имею в виду – он же наверняка понимал, что сделала Магдалена.

Вероника кивнула.

– Я думаю, Томми действительно любил маму. Знал, что она больна, и потому не смог выдать ее. Это и по письмам видно. Ведь он сохранил их, а не уничтожил.

– Да, похоже на то. А что папа? – прибавил Монсон после короткого молчания.

– Прокурор решил не возбуждать дела. Особые обстоятельства…

– Разумно.

– После похорон мы с Маттиасом попробуем склонить его к переезду в поселок. Может, получится.

Они дошли до машины. Воздух был чистым, в небе носились ласточки. Круг за кругом они поднимались, чтобы набрать высоту и отправиться на юг.

Монсон остановился и поднял лицо к небу.

– Северный ветер, – сказал он. – Впервые за столько месяцев. Ты же понимаешь, что это значит, Вероника?

– Вера, – ответила она. – Зови меня Вера.

Монсон едва заметно улыбнулся. Он вспомнил, как в первый раз говорил с ней в Баккагордене. Неужели с тех пор прошло уже двадцать лет? Те минуты все еще были живы в его памяти.