– Почти, – ответил незнакомый женский голос. – Только есть ещё одна альтернатива.

Мы вздрогнули. Рядом со мною на диване сидела женщина в потёртой монашеской рясе. Но раньше её там не было. Хрупкого телосложения, вся какая-то выцветшая, словно вытертая. Короткие светлые кучеряшки, лицо круглое, глаза как у совы.

Она печально посмотрела на меня:

– У вашего собеседника, Андрей, есть ещё одна возможность. И надеюсь, он выберет именно её.

– Мать Хаала, – Борис даже привстал от волнения. – Я же просил вас не подслушивать! Вы нарушаете своё слово.

– Молчите, господин Витман! – ответила она яростно. – Вы сами вынудили меня к этому. Ваши пиратские замашки, ваше вечное враньё! В том, что мне приходится поступать бесчестно, есть лишь ваша вина.

– О, женщины… – Борис закатил глаза. – Коварство ваше имя. Чего же вы хотите, мать Хаала? Говорите сразу. Чёрт… Уж лучше бы я продолжал якшаться с оркнейцами.

– Не сомневаюсь, – Хаала поджала губы. – Как раз по вам компания. Вор на воре, бандит на бандите… Чего ещё ждать от латентных насильников? – Она обернулась ко мне: – До меня дошли слухи, что вы насиловали женщин врага. Это правда?

Я прозрел. Обличающая монахиня! В воздухе повис едва заметный запах ванили.

– Это слухи, мать Хаала, – улыбнулся я.

– Уверена, что вы лжете, – печально сказала она. – Мужчины всегда лгут. Это ваша особенность по греху рождения. Но я буду молиться за вас.

От ясных, пронзительных, обличающих глаз монахини мне стало не по себе. Мать Хаала никогда не опускалась до лжи. В монастыре на Крещенском Вечерке в этом не было нужды. Сёстры жили по веками установленному распорядку, а вечерами собирались в общей зале и исповедовались друг другу. Украденное яблоко, зависть, похотливые мысли, обращённые к охранникам или евнухам-рабам… У монашенок не было тайн друг от друга.

Я почувствовал себя грязным. Уродливым, беспомощным, жалким. Борис заёрзал в кресле. Цензора тоже терзало чувство вины.

– Отдайте мне его, господин Витман. Вы – родом с Либерти. Порченая кровь, мятежное сердце – вас нельзя в этом винить. Но вы потворствуете своей испорченности.

– Но как же… – цензор даже привстал. – Наш договор… Госпожа Хаала…

– Мать Хаала.

– Мать Хаала, мы так не договаривались! Я обещал раскрыть заговор Первого Неба против Крещенского Вечерка. А взамен…

– Вот видите: вы опять плетёте интриги. – Она кротко вздохнула: – Бедные вы, бедные… А всё дело вот в этом отростке, – Хаала брезгливо указала на промежность цензора. – Это он не даёт вам жить спокойно. Заставляет вас воевать, убивать и насиловать. Успокойтесь, господин Витман. Крещенский Вечерок выполнит свои обязательства. Даже перед последним мерзавцем и негодяем, каковым вы являетесь.

Она поднялась, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Борис сидел понурившись. Мне стало жаль его. Мятежник отлично справлялся с заговорами и интригами. Везде, где требовалась логика, он оказывался на высоте. Но сейчас его побили в том, над чем он не был властен. Побили по-женски, выведя ситуацию из плоскости мужского ума.

– Почему вы ещё здесь? – обернулась ко мне монахиня. – Почему мне всегда приходится вас ждать?

Голос её звучал обыденно и спокойно, однако мне стало неловко. Хаалу угнетало общество мятежника, но ради меня ей приходилось терпеть жестокие муки. Я вскочил.

– Влип ты, парень… – пробормотал Борис. – Да и я тоже.

Монахиня грациозно выскользнула из кают-компании. Я не отставал ни на шаг. Мембрана заросла за моей спиной, оставляя мятежника наедине со своими невесёлыми мыслями.

* * *

Витман не делал тайны из конечной точки нашего маршрута. Бригантина «Красотка Игрейн» мчалась к Лионессе. Звезде негодяев и предателей, как называла её мать Хаала.

Меня же вела другая звезда – ясная, счастливая. Двое из пяти рабов философского круга отыскались и следовали за мной. Может быть, не совсем следовали, но пути наши пока совпадают. А чего ещё желать?

Вот уже шесть стандарт-дней я жил в отдельной каюте по соседству с матерью Хаалой. Альберта поселили поблизости, но не-господин страха почти не выходил из своей комнаты. Я был этому рад. Изматывающее чувство тревоги, которое излучал Альберт, свело бы в могилу кого угодно.

До встречи с ним я ни разу не вспоминал о метеоритах. Я прекрасно знаю, какова вероятность столкнуться в космосе с куском камня. Однако же, пообщавшись с Альбертом, я стал всерьёз прикидывать: а что я буду делать в случае аварии? Входя в каюту, я вжимал голову в плечи: мне всё казалось, что лопнул энерговод и конец его свисает на уровне моей макушки. Умом я понимал, что тревоги эти надуманны, но поделать ничего не мог.

С Хаалой было ещё хуже.

Её голос, вид, фигура, звуки шагов – всё вызывало чувство вины. Сама она страдала больше всех. Слёзы можно вытереть, морщинки уничтожить кремами и массажем, но всегда останется нечто, доступное восприятию срединника. Нечто невесомое, неуловимое.

Тревога и вина действовали не на меня одного. Мятежники и Витман тоже оказались во власти круга. Борис оказался не готов к этому. Он всегда легко справлялся с внешним врагом. Но что можно сделать против врага внутреннего? Люди слабые знают, что тело и психика могут предать в любой момент. Отплатить слабостью, депрессией, болезнью – как раз тогда, когда нужна сила. Поэтому действуют они с оглядкой, боязливо. И конечно же звёзд с неба не хватают.

Счастливчик, баловень судьбы, Борис слабаков презирал. Себе он доверял безоговорочно. Так хирург доверяет скальпелю, а мастер-пилот своему кораблю. Когда его скрутило неуверенностью и виной, он растерялся. Мир в единый миг сделался призрачным и страшным. В нём появились силы, над которыми заговорщик не был властен.

Земля и Металл. А где-то во вселенной прятались Вода, Дерево и Огонь. Их еще предстояло найти.

Я сидел по-турецки у ног матери Хаалы. Мы пили кофе и болтали о разных пустяках. На полу лежал нью-багдадский белый ковёр, украшенный узором из птичьих глазок. Двойная монашеская мораль: Хаала ненавидела пиратов, однако с удовольствием пользовалась плодами пиратства. Думаю, она просто отдыхала от аскезы.

– Расскажи мне ещё о Лангедоке, – предложила она. Кофейная чашечка в её пальцах перевернулась. Кофе не выплеснулся – чашка была пуста. Меня кольнули угрызения совести: какая-никакая, а Хаала – дама. За ней надо ухаживать.

– Позвольте, я налью вам, – предложил я. Монахиня рассеянно протянула чашку. Тёмно-коричневая струя из кофейника плеснула чуть мимо, и брызги попали на кожу Хаалы. Монахиня поморщилась.

– Простите, – пробормотал я.

– Ничего, ничего… Со мной постоянно что-то такое случается, – она устало улыбнулась, – да что же за проклятие такое… Вы говорили, будто видели на обречённой планете одну из наших сестёр.