Мать Хаала открыла глаза:

– Это ты, срединник. Мстишь тем, кого назначил неправедными, – медленно произнесла она. – И всё же готов оправдать их. В этом я тебе завидую. – Она вздохнула, словно сглаживая свою резкость. – Отчего ты смеёшься? – спросила она.

– Так… Я поймал себя на мысли, что не считаю вас человеком.

Хаала улыбнулась. Кокетливо, совсем по-женски:

– А кем считаешь?

– Ангелом. Усталым ангелом, для которого кинетическая плеть привычней оливковой ветви. Впрочем, я говорю банальности. Извините.

Мать Хаала грациозно поднялась с пола. Уселась рядом со мною.

– Срединник, милый мальчик… Ты пытаешься заигрывать, быть обольстительным. Как ты думаешь, сколько мне лет?

– Честно?

– Конечно.

– Лет сорок. Ну… тридцать восемь.

– Мне около ста пятидесяти. Большую часть жизни я провела в криогенной фуге. Матриархини боятся меня. Они ничего не говорят, но я вижу. Они чувствуют себя рядом со мною слишком…

– …грешными?

– Да. Откуда ты знаешь?

Забавно… Она изо всех сил старается уйти от правды. Цепляется за иллюзии, живёт ими. Ничего. Все мы обитатели ложных миров. И я не исключение.

– Это видно, мать Хаала. Рядом с вами хочется быть лучше. Это прекрасное чувство – но оно отравлено виной. Вы слишком требовательны к себе и другим.

– Ладно, – фыркнула она. – Это всего лишь слова, оставим это. Господь милосерден. Льды приближаются, и нам нет смысла ссориться.

Она отвернулась. В свете звёзд я увидел блеснувшие в её глазах слёзы. Хаала-женщина нуждалась в утешении. Хаала-монахиня убила бы любого, кто сунулся бы к ней с утешением.

Я отпер шкафчик и достал одеяла. Два положил на сиденье рядом с монахиней. Она даже не шелохнулась.

Когда я разложил кресла, чтобы улечься спать, послышался её хрипловатый голос:

– Эй, срединник. Послушай… Это я должна извиняться. – Слова давались ей с трудом. Упрямо, словно преодолевая себя, она продолжала: – У нас на планете мужчина – это запретно. Понимаешь?.. Это евнух или раб. Ещё – охранники, но они генетически заторможены. Вечные юнцы. Восемнадцатилетние, убогие… Нас девчонками водят к ним. Чтобы показать: вот они – мужчины. Вы о них мечтаете? Нате, любуйтесь! Их сальные шуточки, их ограниченность и тупость. Ты уж прости меня.

– Хорошо. Расскажите о своём мире, мать Хаала, – попросил я. – Мне интересно.

– Хорошо. Расскажу. И вот что, срединник. Называй меня на «ты», ладно?

* * *

На следующий день она жалела о своём приступе откровенности. Мы оба делали вид, что не было ночного разговора.

Не было рвущих душу сладких исповедей. Не было воспоминаний детства. Ничего не было.

И всё же, всё же…

…Голуби парят в небе над монастырём. Котята под крыльцом – маленькие, беспомощные. И слёзы – когда пономариня нашла укрытие и унесла жалобно мяукающих зверьков к реке. Топить.

А ещё – вечные синяки на разбитых предплечьях и голенях. Ночные часы и тайные разговоры послушниц. Трепет детских сердец. Страх: вдруг наставница услышит? Накажет? Страшилки о Зелёном Дьяволе и Жёлтом Распятии. Потом – наивные и выспренние стихи о любви. Рассказы о Нём – обязательно с большой буквы. У самой Хаалы никогда не было Его. В отличие от других послушниц, она в монастыре жила с рождения – это тоже служило поводом для самобичеваний.

Хаала пронесла через жизнь все свои обиды, всю горечь. Даже Альберт легче принимает мир. Он щурится на красный шар Сигуны, и я почти угадываю его мысли. Нет, красные карлики не взрываются.

Катер плывёт над ледяной поверхностью Сигуны-1, входя в новый день. На меня накатывает безразличие. Всё, что можно сделать, – сделано. На льду горят багровые отблески; изломы скал вспыхивают, словно аметистовые друзы… нет, словно разорванный плод граната. Этот свет – сродни сиянию Грааля, а раз так, то к чему стремиться?

Я уже на месте.

Я нашёл то, что искал. Жаль, Иртанетта меня здесь не встретит.

Краем глаза смотрю на своих спутников. Умиротворение ледовой пустыни захватило их. Альберт привалился лбом к спинке кресла; горькие складки в уголках рта разгладились. Всё. Он своё отбоялся… Здесь нет будущего, которое может тревожить.

Мать Хаала сидит, выпрямив спину. Руки чинно сложены на коленях – ни дать, ни взять примерная ученица. Все её обвинения в прошлом, а значит – нигде. Потому что во льдах нет прошлого.

Катер касается льда гравифокусами. Над нами взмётывается сияние мутной алой пыли. И тут наваждение оставляет нас.

Несколько минут после посадки мы сидели не шевелясь. Ловя ускользающие струйки покоя, почти блаженства, что держали нас в плену.

– Как странно, – пробормотала мать Хаала. – Господи, прости мне эти мысли… Не может… это не я…

– Вам тоже привиделось? – спросил Альберт. Изгнанный из жалкого рая неудачников, он всё ещё не мог прийти в себя. – Я… я видел нирвану. – Глядя на лицо Хаалы, он тут же стушевался. – Извините… но это очень похоже…

Я уселся в пилотское кресло. Запустил начальные тесты среды, задал камерам слежения круговой маршрут. Стены катера стали прозрачными. Пейзаж дрогнул и поплыл, неторопливо вращаясь вокруг нас.

Обожаю этот миг. Вибрирующая, изломанная линия горизонта уплывает в сторону. Становится кристально ясно, насколько легка и невесома Вселенная, в которой я обитаю. Вот только гроздья алых вспышек на ледяных гранях нисколько не похожи на сияние Грааля. Что же могло нас так обмануть? Последние мгновения перед тем, как нырнуть в «нирвану», я разглядывал таймер, высчитывавший время до посадки. Надо реконструировать нашу траекторию.

– Мы будем сидеть здесь, пока не обрастём льдом, – говорит мать Хаала, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Лучше помаяться скукой здесь, чем сдохнуть там. Планетарные тесты важны.

– Когда же они закончатся?

– Скоро.

– А по мне, так и здесь хорошо, – бормочет Альберт.

* * *

В арсенале катера нашёлся комплект из восьми УПР (универсальных полимер-костюмов разведчика, в просторечии «упырей»). «Упыри» потому и универсальные, что подстраиваются под результаты планетарных тестов. Ни монахиня, ни студент понятия не имели, как с ними управляться. Я выдал им костюмы и заставил надеть.

Альберт сдался первым. Он сидел с тупым отчаянием и наблюдал, как мать Хаала, затянутая в тонкое трико, бьётся с костюмом.

– Плохо, – сказал я. – Курсов выживания на чужих планетах вы не посещали.

Хаала сверкнула глазами, но возражать у неё пороху не хватило. Альберт что-то проворчал о либертианских свободах.

– Кого одеть первым?