рассудок, повредившийся в 1654 г., произвел в 1656-м “Провинциальные письма”, а в 1658-м решение проблем, относящихся к циклоиде, и, наконец, можно повторить, и эти самые “Мысли”, которые предлагает в переводе нашим читателям Иван Бутовский”.

В рецензии, посвященной выходу “Мыслей Паскаля”, В.Г. Белинский писал: “Переводчик заслуживает полную благодарность за перевод дельной книги (…) Паскаль занимает важное место в летописях наук и литературы Европы. Это один из замечательнейших людей XVII века. Заслуги его в области математики чрезвычайно велики. Но Паскаль знаменит еще и как мыслитель…”. Конечно же, автор “Мыслей” как религиозный мыслитель был глубоко чужд знаменитому критику, который не мог оценить в полной мере вневременного значения его творчества, хотя и улавливал историческое. Рассуждая в одной из статей о Рабле и Паскале, он замечал: “…содержание их сочинений всегда будет иметь свой живой интерес, потому что оно тесно связано с смыслом и значением целой исторической эпохи”.

Вообще может показаться удивительным, но имя Паскаля пользовалось своеобразной популярностью в среде так называемых революционных демократов, считавших религиозно-философскую мысль отживающим предрассудком. Тем не менее, из целокупного объема “Мыслей” и “Писем к провинциалу” они брали те блоки аналитических рассуждений о человеке и обществе, которые в изъятом из контекста виде могли быть использованы ими для решения собственных задач.

Так, в одной из рецензий Н.А. Добролюбов упоминает журнал для девиц “Лучи”, издаваемый А.О. Ишимовой, и отмечает, что в нем “может занять любопытство рассказ “Паскаль и его сестры”. В более ранней статье “Очерк направления иезуитского ордена особенно в приложении к воспитанию и обучению юношества” Добролюбов подчеркивает, что автор “Писем к провинциалу” усиленно нападал на иезуитскую мораль и “провозгласил по всей Европе, что иезуитская мораль основана на обмане” и преувеличил ее преступность. И далее в казуистическом тоне он как бы иронизирует над мнимыми “противоречиями” в мировоззрении Паскаля-христианина (и тем самым невольно оправдывает более внятный для него “реализм” в иезуитском принципе “цель оправдывает средства”): “Пусть говорят рационалисты против иезуитских принципов и их деятельности, им это простительно потому, что они ничего не видят за пределами земной жизни. Но мы смотрим на дело иначе. Правда, заключаем мы, мысль имеет мало простора в иезуитском воспитании, ум развивается односторонне, но нам и не нужно особенного разгула мыслей и особенно премудрого ума: мы ум Христов имамы. Правда, иезуитизм подавляет личность, стесняет, умерщвляет; учение иезуитов останавливает свободное развитие, это есть смерть человечества. Но – не оживет, аще не умрет, скажем мы словами апостола и охотно подвергнемся этой смерти душевной, которая должна послужить для нас залогом духовной, небесной, вечной жизни”.

Другой критик разночинного лагеря, Д.И. Писарев, в статье “Образованная толпа” размышляет о безвольных людях, с колыбели питающих несокрушимое доверие сначала к кормилице и няньке, потом к родителям и воспитателям, к жене, друзьям, знакомым, “ко всем особам, из коих составляется прилично одетая масса”. Каждый из “образованной толпы” стремится перебросить на другого труд размышлений о нравственных и житейских проблемах и поступать как все. Таким образом, его можно уподобить барану, который “прыгает там, где прыгнуло все стадо. Если, напротив того, для данного случая не припасено готового и общеизвестного решения, то человек толпы, во избежание невыносимых умственных мучений, сопряженных с трудом самостоятельного обсуживания и размышления, – углубляется в архив своих воспоминаний и старается получить оттуда справку, не было ли такого мудреного случая в жизни кого-нибудь из знакомых, и если такой случай действительно был, то какое всепоследовало решение. Если в архиве не оказывается ничего подходящего, то несчастный человек начинает терять голову”. И вот тогда он начинает обращаться к народной мудрости, культурному наследию, искать ответов на сложные вопросы в книгах: “Не помогут ли мне в моем затруднительном положении “Опыты” Монтеня, “Размышления” Паскаля, “Максимы” Ларошфуко, басни Лафонтена или “Характеры” Лабрюйера?”

По убеждению Писарева, для того, чтобы перестать быть баранами, люди должны отказаться от предрассудков сложившегося образования и исторических традиций, “узколобого мистицизма” и христианской религии, якобы отвлекающих человечество с пути разумного прогресса и отрицающих самые элементарные свидетельства опыта. Они должны стать самостоятельно “мыслящими реалистами” и опираться на достижения естественных наук, на сочинения Фохта или Молешотта, а не Монтеня или Паскаля. С этой точки зрения в статье “Дидро и его время” Писарев прочувствованно отзывается о материалистических воззрениях французского философа XVIII века, который в своих работах подвергал критике христианские ценности и Паскаля как их выдающегося носителя. “Говоря об аскетах и их неразумных увлечениях, Дидро имеет в виду преимущественно янсенистов. Он упоминает с глубоким и почтительным состраданием о янсенисте Паскале, которого, как известно, погубил и замучил непримиримый разлад, существовавший в его собственной голове между умом гениального мыслителя и убеждениями узкого и трусливого фанатика”. Говорить о каком-то разладе в голове у автора “Мыслей”, о его якобы сектантской узости или трусливом фанатизме было бы, по крайней мере, несправедливо и необъективно. Однако с позиций “естественных наук” дело представлялось Писареву именно таким образом.

Различные оттенки антропологического материализма накладывают свой отпечаток и на восприятие Паскаля Н.Г. Чернышевским. Проповедник “разумного эгоизма” выделял при изучении человека принципы “счастья”, “богатства”, “силы или власти”, “материальных условий быта, играющих едва ли не первую роль в жизни…”. И в научных достижениях последнего Чернышевский делает упор на бытовой стороне: “начало другому великому открытию, исчислению вероятностей, сделано Паскалем из желания решить чисто житейский вопрос, о шансах карточных игр”. Считая, что “бедность – помеха всему хорошему”, он советует своему сыну, увлекавшемуся математикой и восхищавшемуся французским ученым, позаботиться прежде всего о житейском достатке и ошибочно заявляет: “Паскаль был богач”. Автор “Что делать?” по самому высокому счету оценивал вклад в науку автора “Мыслей” и полагал, что “одна устарелая, до смешного элементарная страница гениального мыслителя вроде Фермата или Паскаля важнее целых квартантов обыкновенного почтенного ученого, набитого ученейшими формулами”. Находясь в ссылке в Вилюйске, сам он намеревался продолжить научные труды, дабы “загладить вину перед наукою” и “изощрить мой ум математикой”.

Что же касается философского наследия французского мыслителя и вообще религиозной стороны его личности и деятельности, то Чернышевский, в соответствии со своим мировоззрением, неверно усматривал в них скептическое начало и болезненные проявления. “Последний серьезный скептик был Паскаль. Это было у него, бедняжки больного и одураченного его родными и друзьями, – янсенистами, патологическое состояние души. Янсенисты были, конечно, менее шарлатаны, чем иезуиты, но и они были хороши. Прочтите у простака Паскаля историю его – сестры, кажется, или кузины, что ли, – ребенка, посредством которого янсенисты дурачили публику”. Тем не менее Чернышевский был вынужден парадоксальным