— Болтушка ты, Марья! Вот кто ты. — Тон отца был строгим и не предвещавшим ничего утешительного.

Катя смущенно опустила голову, не нашлась и Маша.

Долго молчали. Наконец Лукьянов смягчился. Сверкнув серым глазом, прикрыв при этом коричневый, он сказал.

— В спешке связка бумаг была забыта на одной из стоянок. Подобрал я ее года два спустя. Когда повез Лихачеву в Томск, он отбыл уже в Питер. Вот и лежит у меня… И больше не болтай, Марья, об этом. Не нашего ума эти бумаги. Случай приведет — Венедикт Петрович бумаги спросит. По его наказу я за ними на Кеть ездил… Вот так-то…

— Ну-ну, — понимающе закивала головой Катя. Ей хотелось отнестись к этому сообщению как можно равнодушнее, но мысли ее вдруг забурлили, как кипяток в таежном котелке, неостановимо, буйно. Ведь если ее партия проявляет заботу о Лихачеве, организует такой труднейший побег Ивану Акимову из Нарыма в Стокгольм, то как же она, курьер этой партии, активная участница побега, может вот так просто, спустя рукава отнестись к сообщению о целой связке бумаг Лихачева, оказавшихся, по странности обстоятельств, в доме охотника? Нет, нет. Ее партийный долг… Но в чем состоял ее партийный долг в данной ситуации, она точно не знала. Стараясь хоть как-нибудь скрасить возникшую неловкость в отношениях всех трех Лукьянова, Маши и ее самой, Катя принялась благодарить Степана Димитриевича за беседу, будто ни о каких бумагах Лихачева здесь речи не было.

Лукьянов чувствовал, что девушка старается смягчить его резкость, но сразу переломить себя не мог. Он снова задымил цигаркой, покашливая в кулак, прятал глаза, прикрывая их густыми ресницами.

Вошла с подойником в руках Татьяна Никаноровна.

Катя не слышала, когда прошла она из кухни, направляясь во двор, но все равно приход ее был сейчас кстати.

— Небось таежные байки девчатам заливаешь? Они, охотнички-то, по этой части мастаки, — усмехнулась Татьяна Никаноровна. — А все-таки вот что, Степан: поди-ка поколи мне березовых дровец. От еловых дым да треск.

Лукьянов быстро встал, молча надел полушубок, шапку, вышел на улицу с поспешностью.

3

Весь этот день Катя в доме была одна. Старшие Лукьяновы ушли в соседнюю деревню проведать прихворнувшую сестру Татьяны Никаноровны, а Маша отправилась к Черновым. Выпало какое-то пустяковое заделье — отнести безмен, что ли. Ну, а у Черновых Тимофей дома. Вот Маша и задержалась "на минутку" — от утра до темна.

В тишине лукьяновского дома Катя вновь и вновь обдумывала всю ситуацию, в которой она оказалась.

Через несколько дней по указанию Насимовича ей предстояло вернуться в Томск. Если Акимов по-прежнему в безвестности, то не исключено, что Кате предложат возвратиться в Петроград. Да и какой смысл ей задерживаться в Сибири, когда там, в Питере, у нее работы непочатый край? К тому же близятся выпускные экзамены, пора садиться за книги.

Но закавыка была теперь в другом. Может ли она, имеет ли она такое право уехать отсюда, из Лукьяновки, не распознав досконально, что собой представляет связка бумаг Лихачева, находящаяся у Лукьянова на сохранении? Может быть, партийный долг и состоит в том, чтобы завладеть этой связкой бумаг, доставить ее в Петроград и вручить брату. Какая гарантия, что эти бумаги профессора Лихачева не будут здесь потеряны, или расхищены, или, что еще хуже, попадут в чужие руки? Катя, естественно, не знала всех конкретных забот своея партии, но из того, что говорили ей брат и Ваня, а также из того поручениия, которое возложено на нее в сьязи с побегом Акимова, ей было совершенно очевидно, что большевики приход рабочего класса к власти счтиают делом ближайшею будущего и им абсолютно небебезралично, у кого и где окажутся завоевания науки, ее истины и предначертания, добытые долгим трудом лучших умов России.

Разные проекты созревали в голове Кати в эти часы одиночества. Порой ей казалось, что она допустит непоправишую ошибку, если собствельымп пазами не осмотрит бумаги Лихачева. Но тут же она задавала себе вопрос: что это даст ей? Лихачев — крупный ученый, исследователь. Вероятно, бумаги его это материалы экспедиции. Значит, скорее всего в связке карты, полевые дневники, зарисовки. Все это Катя встречала в великом множестве в квартире Лихачева в Петрограде, когда изредка забегала к Ване. Да и у самого Вани полки его комнаты были забиты подобными бумагами, имевшими, кстати сказать, какой-то подержанный вид.

Следовательно, что-то понять из этих бумаг, схватить самое существенное, если они действительно представляют научную ценность, она не смогла бы. Будь еще эти бумаги посвящены каким-то историческим временам или событиям, ну тогда другое дело, все-таки она историк, социолог, экономист, а природа, ее тайны — непостижимая круговерть для нее.

Отвергла Катя свой же проект относительно захвата связки, Как она это сделает? Уговорить Лукьянова, чтоб он по своей воле, так сказать, совершенно добровольно выдал ей бумаги Лихачева, конечно, не удастся.

Лукьянов дал уже почувствовать, что бумаги неприкасаемы, у них только один хозяин — Лихачев. Да и куда она с ними денется? Ей не только бумаги, собственную бы голову сохранить в целости.

В конце концов Катя избрала единственное решение: укрепить в сознании Степана Димитриевича убеждение, что бумаги Лихачева должны быть сохранены в полном порядке и неприкосновенности до того самого часа, когда он сам лично востребует их. И еще одно решение приняла Катя: в Томске при первой же встрече с Насимовичем она сообщит о бумагах Томскому комитету партии. Неизвестно ведь, как сложится дальнейшая судьба Лихачева, вернется ли он из-за границы и востребует ли свои оставленные на Кети бумаги. Все это пока неизвестно, проблематично. А было бы большим несчастьем, если б по тем или иным причинам бумаги профессора Лихачева оказались в забвении.

Размышляя обо всем этом, Катя несколько раз подходила к фотографии и, всматриваясь в облик Ивана Акимова, мысленно советовалась с ним, как ей лучше поступить. Когда все ее тревоги улеглись и решение сложилось как окончательное и самое разумное, она достала из потайного кармана записную книжку и сокращенными словами, зашифровывая имена и фамилии, буквенными обозначениями и условными именами записала все события истекших дней. Насимович в этих записях назывался масфером, Лукьянов — сохатым, Зина красавицей, а Маша — белочкой. Почему именно белочкой или сохатым, она объяснить не смогла бы.

Ни" Маша белочку, ни Лукьянов сохатого не напоминали.

За этим занятием ее и захватила Маша. Она была весела, разговорчива, и счастье так и плескалось из ее смеющихся глаз.

— Ой, Катюш, что я тебе расскажу-то! — заговорила Маша, едва переступив порог. — Твой стих, который ты на вечерке декламировала, гуляет уже по всему селу. У Тимофея Чернова братишка есть младший, в школе еще учится. Пришел сейчас с улицы и говорит:

"Тим, а я про вашу солдатскую долю стих знаю". И слово в слово! Тимофей спрашивает: "Кто научил?" — "А все знают. Друг от дружки. А начало всех начал — Петька Скобелкин. Он мужикам на бревнах рассказывал…"