В глубине собора велась иная работа, и звук тут был другой: готовили иконостасные доски, великие, четырех аршин с пядью, оклеивали паволокою, левкасили прочным алебастровым левкасом. Делали сразу все, дабы не растягивать работы на несколько лет. И потому в этом гаме, шуме и суете Андрей не сразу узрел вошедшего в храм Епифания. Друзья обнялись: «Как ты?» «А ты как?» Оказалось, что Епифаний сбирается в Царьград за новым митрополитом Фотием, потому и прибыл во Владимир, дабы забрать отселе должных сопутников себе. Они по-доброму позавидовали друг другу. Епифаний тому, что Андрею Рублеву поручена роспись главного храма земли, а Андрей тому, что приятель вскоре узрит царский город. Даниил, оставя известь, пристал к разговору. Скоро и Иван Федоров, помогавший со своею дружиною мастерам, присоединился к ним:

– А ты ведь бывал в Царском Городе? – отнесся к нему Епифаний.

– Бывал! Дак вот теперь сын у меня… (Иван смутился было, а – была-не была!) Киприан принял его к себе. И по-гречески добре разумеет! А не ведаю, как дале-то? Взял бы ты его, отче, с собою! И град Константинов узрел бы, и с новым владыкой познакомились… Парень работящий, не балованный, ни жонок там, ни хмельного в рот не берет, и к книгам зело привержен! Сергеем зовут. Век бы, кажется…

Он, застыдясь, опустил голову. Все трое глядели теперь на него, и что-то сдвинулось, перетекло из души в душу. Даниил вопросил Епифания прямо:

– Дружина ищо не собрана у тя?

– Дак… Того… А как князь? – нерешительно отозвался тот.

– Возьми! – подал голос Андрей. – А князя упросим. Распоряжает-то кто? Юрий Дмитрич? Да вот и он!

Князь Юрий появился в храме как-то нежданно. Голенасто перешагивая через навалы досок, извести, чанов и коробей с красками, орлиным взором довольно озирая собор, приблизился к мастерам. Ему поклонились.

– Гляжу, и часу не теряли? – возгласил Юрий сильным голосом бывалого воеводы, привычного к руковожению ратями. Подмастерья, не прекращая работы, вертели головами, оглядываясь на князя.

– А ты старшой? – окинул он веселым зраком Ивана. – Федоров, кажись? Под Булгар не с тобой ли ходили?

– Помнит! – восхитился Иван, зарозовев от княжеской похвалы.

– Ето ты с братом из Орды бежал? – вопросил Юрий.

– И это помнит!

– Сына просит теперь с Епифанием в Царьград послать! – без робости высказал Андрей, ясно глядючи в лицо Юрию. – Сын-от книжник у его, Киприаном был взят в книжарню, и греческую молвь разумеет!

Юрий оценивающе глядел на Ивана, думал.

– Сын-от здесь али на Москве?

– На Москве! – отвечал Федоров. (У самого аж пересохло во рту – неужели удача?!)

– Ну, пущай скачет сюда, не стряпая! Караван-от отселе пойдет! – порешил Юрий. – С моим гонцом и накажу, грамотку изготовь! – сказал и отворотил лицо, занявшись иными делами, уже не глядя на молчаливо возликовавшего старшого, сыну которого сейчас, можно сказать, подарил целую жизнь или, точнее, жизненную стезю. Иван стоял, до краев налитый торжеством, а князь с иконописцами уже перешли на другое, обсуждая грядущие росписи, и Андрей, прихмурясь (не любил баять о несделанном), показывал порхающими дланями рук, что роспись должна тянуться вверх, стройнеть, повторяя и возвышая изгибы сводов.

– Довольно! – умилосердил Юрий. – Тебе, верно! Обоим вам, – поправился, – и ведаю, что Андрейша не любит говорить загодя! И когда пишет – молчит. А, Андрей?

– Зато Феофан завсегда баял, когда писал! – вмешался Епифаний. – Бегал, не стоял на месте, а писал когда, то почасту в то же врем и говорил о божественном!

– Великий был муж! – поддержал Юрий. – Киприан ведь ему и мечтал сию роспись доверить?

Изографы кивнули согласно и молча. Пронзительно взволнованный трагизм Феофана не был близок Андрею, хоть он и восхищался греческим мастером, который и писал без разметки, не знаменуя заранее рисунка, прямо на белой стене, что завораживало всех видевших работу мастеров.

Вспомнили и преподобного Сергия, как было не вспомнить! И Епифаний не удержался высказать то, что написал впоследствии в житии великого старца, что Троицкий храм Сергий возвел нарочито, дабы воззрением на Святую Троицу побеждался страх ненавистной розни мира сего!

– Ето не в мой ли огород камень? – посмеиваясь, вопросил Юрий. И не дал ответить: – Шуткую. Бог даст, не раздеремси с братом!

– Пишите, други! – произнес он, важно заключая разговор. – Ваша работа – наиважнейшая! Мы, властители, пасем тела человеков, вы же – воспитываете души! Без вас у простецов не было бы и пути к Господу!

Он пошел к выходу, высокий, статный, широкоплечий, перешагивая через корыта и доски и уже не глядя по сторонам, а Андрей, взглядывая то вослед князю, то на Епифания, уже намеривал лезть по крутым временным лестницам под купол собора, где ему предстояло писать Спаса Вседержителя на престоле, осеняющего храм, дабы измученный жизненными невзгодами людин, придя к службе, въяве узрел все величие горних сил и ангельских хоров, узрел ряды праведных мужей, что отошли к праотцам, но духовно продолжают взирать и осенять незримым покровом верных своих, не позабывших за суетою мира о вечном, ради чего только и можно жить, не впадая в отчаянье, и претерпевать разноличные скорби мира сего.

А Андрей подымался ввысь. Прикидывая, как усадит ряды святых мужей и ангельские хоры на сводах главного нефа собора, как удлинит тела праведников, дабы тем самым подчеркнуть высоту храмовых пространств, как напишет, уже в самом конце, Страшный суд, и будет это не образ безнадежности и грозного наказания грешным, а образ покаяния и исхода, образ безмерного всепрощения и любви.

В отличие от Феофана, полного трагическим ощущением гибели его родной Византии, эти мастера, среди всех бед мира сего, верили в светлое будущее родной земли и в возможность воссозданья царства Божия на земле, какие бы препоны ни лежали на пути к этому.

Потому и обращаясь к великому искусству Византии, русичи брали созвучное им, брали воистину великие образцы эпохи расцвета, насыщая их новою жизнью своей молодой страны и молодого народа, не утерявшего воли к подвигам.

По случаю мора во многих волостях Московского княжения была вновь, по совету Ивана Кошкина, уменьшена татарская дань – «выход царев» (ордынского хана на Руси называли «царем» уже давно). А, впрочем, год был сведен без особых проторей. Ежели бы не страшный пожар в Ростове, унесший более тысячи жизней, то и вовсе можно было бы радоваться. Принят в службу знаменитый литовский князь. Остановлен Витовт. Налажены псковские и новгородские дела, укреплена Ржева. Без боя восстановлена власть на Рязани Федора Ольговича. Нижний Новгород находится в руках великого князя Московского. (Нижнегородские князья, дети Дмитрий Костантиныча, укрощены, но все живут и злобствуют потомки князя Бориса, пока, впрочем, бессильные.) Во Твери опять разоспорили Иван Михалыч с братаничем Иваном Борисовичем, и Иван Борисович бежал на Москву, полагая великого князя Московского верховным разрешителем удельных споров. Сын великого князя Василия, Иван, рос и радовал сердце отца, возлагавшего на Ивана все большие и большие надежды.