* * *

Великий князь Василий был не трус и, пожалуй, в бою мог бы показать себя не с худшей стороны, но приходилось бежать, а бегство заражало робостью. Софья, та, обняв дочерей, устремлялась на бег безоглядно, лишь бы уцелеть, уйти, любою жертвою заслонить себя и детей! Ратники и бояре до слов, как могли, оберегали князеву семью и своего князя. Юный княжич Иван скакал, закусив губу, со слезами на глазах. В Переяславле, сползая с коня, вопросил тонким, ломающимся детским голосом, в котором звенело отчаянье:

– Батюшка, драться не будем?

Василий поглядел на него дико. Сглотнул. Двинув кадыком, произнес погодня:

– Сколь повиждь, сколь нас и сколь их! Тут думать надоть! – Он уже, кажется, смутно догадывал о том, что надобно содеять для спасения.

В Переяславле даже толком не передохнули. Тридцатитысячное татарское войско шло по пятам, половодьем разливаясь окрест. Юрьев был взят мимоходом и пострадал мало – погребли и ушли, а в Переяславле, хорошо укрепленном, где можно было держаться не день и не два, попросту началась паника, бежали в Вески, бежали на Клещино, бежали в сторону Берендеева, забивались в леса. Кто и как запалил город Переяславль было не понять, но к приходу татар весь город пылал, как огромный бревенчатый костер. Тут даже и с грабежом было не пробиться внутрь городских стен. Торопливо ограбили монастыри, ободрали монахов. В полон монашескую братию не забирали. Яса Чингисхана все еще продолжала действовать.

Недавно выгоревший Ростов Великий тоже был занят без боя, но великий князь, безжалостно загоняя коней, все же и тут сумел уйти, оторвавшись от погони; он летел с горстью дружины, как волк, уходящий от стаи преследующих его хортов, уходил, спасая семью и себя с сыном, отлично ведая, что Едигею – догнать и полонить великого князя – это значило выиграть войну и прекратить всякое возможное сопротивление. Испуганных, рыдающих княжон, как кули, перебрасывали из саней в сани. Тяжелые возки были брошены в самом начале пути. Василий не раз предлагал двенадцатилетнему княжичу оставить седло и пересесть в сани, но тот зло и отчаянно мотал головой, сцепляя зубы, щерясь, из всех сил отказывался показать детскую ослабу свою. Из седла в седло княжича пересаживали кмети, он так и оставался раскорякою в их руках, но вновь вцеплялся в поводья сменного коня на очередной подставе, шепча про себя как молитву, как заклинание: «Выдержу, выдержу, выдержу!»

Костромы достигли на третий день. Лед еще не вдосталь сковал Волгу, и тут было едва не угодили в лапы татарам, тем паче передовые ратные провалились в широкую полынью и едва выбрались, утопив несколько коней (черная вода шла стремительно и сильно, затягивая отчаянно ржавших животных под лед). В конце концов настелили хворосту, поливши его водой (было студено и вода сразу схватывалась грудой), раздобыли дощаник, чтобы перевезтись через стрежень реки и кое-как, мало-помалу переправились на тот берег, разрушая за собою хрупную дорогу свою. Уже подскакавшие татары глядели на русичей с того берега, орали что-то неразличимое, изредка пуская стрелы, двое-трое сунулись в сугон, но тотчас ушли под воду и едва выбрались, а одного так и утянуло под лед…

В Костроме, оторвавшись наконец от погони, мало передохнули и вновь двинулись на север, к Вологде, забираясь все глубже в непролазные северные леса.

И вот тут наконец Василий решился исполнить свой замысел. Он оставил семью, и сам, один с сыном, двумя боярами и горстью ратных, поскакал на низ, туда, где за Ярославлем скрывался в лесах старший сын Тохтамыша Зелени-Салтан.

Дальнейшее (о чем ни в каких харатьях[107]не сохранилось сведений) происходило так.

Василий, доскакав до недавно срубленного Плеса, где как раз и прятался Джелаль эд-Дин (спавший с лица, потемневший ликом от недосыпов и почти круглосуточного пребывания в седле), он – хватило ума – прежде, чем явиться к Зелени-Салтану, забрал с собою достаточное число кметей, а явившись к татарину – стоя, до столов, до всего, до того, хищно оскалясь (впрочем, – один на один), приказал тому скакать к Сараю и ударить, пока Едигей здесь – ударить на ставку Булат-Салтана. Зло отмотнув головою, обеими руками взял за плечи монгола и, близко глядя ему в глаза, выдохнул:

– «Не отсидишься тут! Выдадут! Идигу тебя и до Сарая не довезет, прирежет на месте!» – Тот еще чего-то не понимал, поднял было ладони – скинуть руки Василия, когтисто ухватившие его почти за воротник. – «Дам ратных! Коней! Серебро! Ну! Ханом будешь! Захватишь Сарай, Идигу уйдет!» – Василий почти тряс Джелаль эд-Дина за воротник. И тот начал понемногу что-то понимать.

– Мы с тобою одним арканом повязаны! – кричал Василий, мешая русскую речь с татарской. – Сядешь на трон! Решай! – знал, ведал, что Джелаль эд-Дин ему не друг и другом не будет никогда, но – пусть использует удачу! Считаться будем потом! Пусть спасет Русь, добывая ордынский престол! Ведал, знал, что в случае неудачи Зелени-Салтан тотчас уйдет, что он и сам теперь, неволею, помогает тестю. Но это был единственный выход, единая надея была на этот, с тылу, удар по Орде, а что сын Тохтамыша тотчас обретет сподвижников в левобережье Итиля – Волги, сомневаться не приходилось. За ним стояла легенда, легенда о великом отце, объединившем степь, о наследнике Батыя и Чингиза. – «Только не медли, хан, не то потеряешь все! – напутствовал его Василий, провожая в степь. – Считаться будем потом!»

Проводил, почти вытолкал Зелени-Салтана, а сам, как опустошенный куль, едва не свалился ничком. Усталость, напряжение последних дней, все тут сказалось разом. Теперь надо было возвращаться к семье и ждать. И верить, что Владимир Андреич не сдаст города. Надеяться более было не на что.

Софья, едва ли не впервые, узнала на деле страну, в которой ей довелось стать великой княгиней, страну, которой можно было и ужасаться и гордиться, которую можно было или ненавидеть, или любить, но относиться к которой безразлично было нельзя. Добрались до Вологды в санях, не в повозке! На деле ощутила безмерность русских просторов.

Тридцатитысячное войско, меж тем посланное в погоню, не обретя князя, воротилось к Москве. Были взяты затем Дмитров, Верея, Серпухов. Перед татарами все бежало. Разбившись мелкими кучками, степные грабители набирали полон. Сгоняли людей и скотину, грузили сани лопотью, узорочьем и справой. И не редкость было видеть тогда, как один татарин гонит перед собою, повязавши их единым ужищем, до сорока полоняников, а те бредут, спотыкаясь и падая, обливаясь слезами, разлученные с родней, исторгнутые навечно из родимых хором. И многие тысячи повязанных крестьян текло по зимним дорогам Московии, падая, замерзая в пути. Иные, бегая, гибли от холода, иные, пытавшиеся противу стать, или просто попавши под руку, падали под саблями степняков, оставаясь лежать на голубом декабрьском снегу.

Московский летописный свод XV века прибавляет, что земля была разорена «до Галича и до Белоозера», а это могло быть только в том случае, ежели татары все-таки, идя в догон за великим князем, перешли Волгу и разоряли уже заволжские места.