Но ты должна понимать, в связи с чем тогда в том квартале употреблялась фамилия Липски. Помню, как в одной из газет Годфри я читала о человеке по имени Израэль Липски, еврее, который годом раньше убил женщину по имени Мириам Энджел. Без сомнений, в Ист-Энде это стало именем нарицательным для любого еврея, которых часто обвиняли в убийстве христиан, – «липски».

– Я думала, что ты чураешься газетных новостей о сенсационных убийствах, – заметила я.

– Не чураюсь, Нелл, просто предпочитаю быть подальше от подобного насилия. Да и Ротшильд снабдил нас всей необходимой информацией.

Я опустила взгляд на свой список подозреваемых:

– Значит, мужчина, пристававший к Лиз Страйд, выкрикнул имя печально известного еврейского убийцы, и Израэль Шварц бросился бежать?

– Он тоже еврей. Он знал, что это имя служит предвестником дальнейших неприятностей.

– Но человек, которого он испугался, второй мужчина, не побежал.

– Нет. Было ли дело в том, что он являлся сообщником, или в том, что он не был евреем и поэтому не встревожился? Газетчики даже не побеспокоились назвать его в качестве подозреваемого.

Я поразмышляла над тем, что сказала Ирен:

– Всё потому, что второй мужчина слишком высокий, чтобы быть Потрошителем. Все очевидцы описывают человека не выше пяти футов и семи дюймов или значительно ниже, а те, кого видели с Лиз Страйд, были в среднем пяти футов и шести дюймов.

Ирен ободряюще кивнула. Я знала, что она дала мне достаточно подсказок, чтобы я пришла к собственному умозаключению, потому что она приняла решение еще до того, как я появилась. Но ей нравилось проверять свои выводы при помощи чужого ума.

Меня и в самом деле воодушевляла мысль, что я смогу найти ту же разгадку, что и Ирен.

Я взглянула на свой новый список:

– Значит, ты в этом уверена.

Ее палец пригвоздил описание курильщика с трубкой, высотой почти в шесть футов.

– Это Шерлок Холмс. И я должна спросить себя: почему, если он был там, он не смог предотвратить убийство Лиз Страйд пятнадцатью минутами позже.

– Возможно, он прогнал пристававшего к ней мужчину и… – что ж, он мне никогда не нравился, – и сам ее убил!

Я проснулась с обрывочными воспоминаниями о высоком, похожем на цаплю мужчине, который преследовал меня по бесконечным катакомбам, пока мы не добрались до канализации, чьи темные воды отливали красным.

Там я увидела плывущую над потоком женскую фигуру, руки которой были сложены, как у католической святой.

Когда я обернулась, за спиной уже никого не было, лишь аллея с белыми мраморными статуями, какие стоят в садах, но с размытыми лицами.

К счастью, открыв глаза, я увидела перед собой лишь безмерно вычурную лепнину на потолке, что встречается во всех французских гостиницах, независимо от уровня респектабельности.

Игривые купидоны вокруг потолочной розетки напомнили ряд статуй в моем сне, но этих улыбающихся херувимов едва ли можно было истолковать как дурное предзнаменование.

Я услышала позвякивание фарфоровой посуды в соседней комнате и поспешила надеть халат.

Когда я вышла в общую гостиную, Ирен и Пинк уже пили кофе; вокруг на столе лежали парижские газеты. В них не было никаких заметок о Потрошителе, и Ирен поприветствовала меня, подняв чашку, словно предлагая тост:

– Добро пожаловать, лентяйка. У нас есть для тебя чай в той фарфоровой чашке, скромной, как шропширская овца, а еще адресованное тебе письмо от Годфри, не говоря уже об ассортименте выпечки.

– Письмо от Годфри? Мне? Почему?

– Я не знаю, Нелл. Видимо, он решил написать тебе для разнообразия. По крайней мере, он прибыл в Прагу. Слава богу, наша почта добралась из деревни на наш городской адрес.

– Я поражена, что почтовой службе удается следовать за нашим постоянно меняющимся адресом, – пробормотала я, сев, развернув салфетку и взяв чашку чая, которую Элизабет так любезно приготовила для меня.

– Молока? – спросила она.

Я кивнула, и она налила немного в мою наполовину полную чашку, словно уже зная мои предпочтения после столь поверхностного знакомства. Я добавила два кусочка сахара и сделала глоток, чтобы успокоиться. От их чашек разносился горький аромат кофе – настоящая отрава.

Рядом со мной действительно лежал пухлый конверт, и я была так взволнована, что открыла его ножом для масла, убедившись перед этим, что взгляды Ирен и Элизабет опущены в газеты.