Должно быть, он все еще в Сомерсете, а значит, отыскал новых родственников, и, возможно, даже знатных. Но почему не позвонил, не рассказал? Обиделся, или я ему наскучила, или ему приглянулась другая? Что ж, это можно было предвидеть. Как в старинной песенке:

Если можешь, но не хочешь,

То захочешь — не получишь.

В душе у Винни досада, даже злость на Чака и на себя. Пока она с ним не связалась, ей хорошо жилось в Лондоне. Можно сказать, даже счастлива была. Как поется еще в одной старинной песенке, она никому не была нужна, и ей никто не был нужен, и теперь ей нисколько не хуже, чем было до Чака… только все равно почему-то больно, обидно, одиноко и жаль себя.

Винни мысленно видит большую гостиную в роскошном поместье далеко на юго-западе Англии, в незнакомом городке. В эту самую минуту там сидит Чак Мампсон и пьет чай с новыми английскими родственниками по фамилии де Момпессон, которые разводят розы и держат охотничьих собак. Родственников очаровало его американское простодушие и прямота, они потчуют его до отвала бутербродами с водяным крессом, тортом с грецкими орехами, малиной, жирными сливками.

Под креслом с обивкой из вощеного ситца, в котором сидит Чак, невидимый грязно-белый пес зевает, задирая морду. Недоуменно смотрит пес на Чака, затем не спеша поднимается, отряхивается и ступает на мягких лапах по персиковому обюссонскому ковру к дверям. Фидо покидает Чака, потому что больше ему не нужен; он спешит домой, к Винни.

Да что толку гадать? В шесть часов, когда тариф будет дешевле, надо снова позвонить и все узнать. А пока допить чай, хоть он и попроще, чем у де Момпессонов, и опять взяться за статью, обещанную месяц назад газете «Санди таймс».

Винни с головой ушла в работу, разложив вокруг пишущей машинки четыре сборника народных сказок, которые нужно отрецензировать, — и тут звонит телефон.

— Профессор Майнер? — Это снова не Чак. Голос женский, с американским акцентом, взволнованный, совсем молодой. Наверное, студентка-троечница, может быть даже одна из студенток Винни.

— Я слушаю.

— Вы профессор Майнер?

— Да! — нетерпеливо подтверждает Винни, решив сначала, что кто-то опять разыскивает Фреда Тернера. Однако, судя по голосу — глухому, взволнованному, — у девушки скорее не несчастная любовь, а большие неприятности в дороге. Украли багаж, к примеру, заболела или что-нибудь в этом духе.

— Я Барби Мампсон. Я сейчас в Англии, звоню из Фроума.

— Вот как? — Оказывается, звонит дочь Чака, из большого города неподалеку от Саут-Ли.

— Я звоню из-за картины… то есть из-за отца… — Голос Барби дрожит.

— Что?! — вырывается у Винни. Страшная, неясная тревога поднимается в ее душе. — Вы приехали к отцу в Саут-Ли?

— Да… то есть нет… Господи, простите. Я думаю, может быть… Ох, какая же я дура… — Винни кажется, что мир рушится, Барби Мампсон потеряла дар речи, вокруг темнота. — Я думала, профессор Джилсон вам уже сказал. Папа… в прошлую пятницу его не стало.

— Боже!

— Поэтому я здесь. — Барби все говорит и говорит, но до Винни долетают лишь обрывки фраз. — А на другой день… на самолет билетов не было… мама решила…

— Какое горе, — с трудом произносит Винни.

— Спасибо за сочувствие. Мне так жаль, что приходится вам рассказывать. — Голос Барби дрожит еще сильнее, слышно, как на другом конце провода она откашливается. — В общем, я вот по какому делу, — чуть погодя продолжает Барби. — У папы была старинная картина, и профессор Джилсон сказал, что он… то есть папа… хотел передать ее вам, если вдруг с ним что-нибудь случится. Он ее с самого начала хотел вам отдать. Вы ведь ему очень помогли с родословной. Мне профессор Джилсон рассказал. Ну и вот, я послезавтра буду в Лондоне, по дороге домой. Можно занести вам картину? Если удобно, конечно.

— Конечно. Пожалуйста, — чужим голосом отвечает Винни.

— Когда к вам лучше зайти?

— Не знаю. — Винни даже говорить тяжело, не то что строить планы. — А когда вам удобно?

— Мне все равно. Я целый день свободна.

— Понятно. — Огромным усилием воли Винни собирается с мыслями. — Часа в четыре вам подойдет? Заходите на чай. — Винни слышит свой голос как будто со стороны: до того спокойный, что становится страшно, он рассказывает Барби, как добраться.

Винни опускает трубку, но отойти от телефона нет сил, и она стоит в спальне, положив руку на телефон, и смотрит сквозь серые тюлевые занавески на залитую дождем улицу, а видит другую, страшную картину: взятая напрокат машина, разбитая всмятку, на грязной проселочной дороге. Такую смерть Чак и представлял для себя. Он ее даже искал.

Чак просил, чтобы Винни передали картину, если вдруг с ним что-нибудь случится. Выходит, знал заранее? Замышлял? Или предчувствовал? Правда, его дочь не сказала, что Чак попал в аварию, но она вообще ничего не сказала о случившемся. «Его не стало». Значит, это была не авария? Будь это авария… точнее, ненастоящая авария… — у Винни нестерпимо болит голова, — это значило бы, что Чак не хотел жить, мечтал о смерти. «Не стало». Что за нелепое выражение. Был только что человек — и нет его, словно и не было вовсе…

Винни трудно дышать, внутри у нее что-то обрывается, как будто дождь с улицы хлынул к ней в дом, заливает спальню. Впрочем, о смерти как ни скажи, все получается глупо. Не стало, скончался, дал дуба, сыграл в ящик, точно Чак играл в какую-то кошмарную игру.

А на самом деле он просто умер, его больше нет. Умер… что сказала Барби?.. в прошлую пятницу. Все эти дни Винни звонила, все эти дни ждала его звонка…

Вот почему не дождалась, думает Винни. Вовсе не потому, что наскучила ему. Радость и облегчение вспыхивают на миг в ее сердце, а за ними — еще более мучительная боль, как будто луч маяка пронзил темноту и тут же осветил страшные останки разбитого судна. Чак никого не разлюбил; он умер, его больше нет. Ничего от него не осталось — только его кошмарная семья и дочь, которая послезавтра приедет на чай. А до этого Винни ничего не узнает.

Когда приезжает Барби Мампсон, опять идет дождь, но уже не такой сильный. Барби стоит у Винни в прихожей, с нее капает вода, она не знает, куда деть мокрый плащ, кричащий цветастый зонтик и влажную картонную папку, перевязанную лентой.

— Ой, спасибо, — говорит она, когда Винни забирает у нее вещи. — Я в таких делах ничегошеньки не смыслю.

— Позвольте. — Винни наполовину закрывает зонт и ставит в угол сушиться.

— У меня никогда в жизни не было зонтика, честное слово. На той неделе купила, представляете, а открыть несколько дней не могла. И теперь всякий раз мучаюсь, не могу закрыть. Ну не беда, научусь уж как-нибудь.

Крупная, полноватая, загорелая блондинка в дурацкой мятой розовой рубахе с короткими рукавами и нарисованным крокодилом на груди, Барби оказалась старше, чем можно было подумать, судя по ее высокому, детскому голосу. На вид ей лет двадцать пять.