Увлеченный своей пылкой речью, он не слушал моих слабых возражений.

— Кэти, только обнять тебя, только снова тобой обладать! Теперь я знаю, как доставить тебе наслаждение, которого я не мог дать тебе раньше. Умоляю тебя, если ты хоть когда-нибудь меня любила, расстанься с Джулианом прежде, чем он уничтожит нас обоих!

Я затрясла головой, пытаясь сосредоточиться на том, что он говорил и делал. Его светлые волосы касались моего подбородка и льнули к моей груди, Крис не видел моего жеста, но зато мог слышать мой голос.

— Кристофер, я ношу ребенка Джулиана. В Клермонте я ходила к гинекологу, потому-то я и оставалась там дольше, чем собиралась. У нас с Джулианом будет ребенок.

Он отпрянул, будто я дала ему пощечину, вмиг утратив сладостно-восторженное состояние, с которым он целовал меня в запретные места. Сев на край постели, он обхватил руками голову. Затем раздались рыдания:

— Тебе всегда удается победить меня, Кэти! Сначала Пол, потом Джулиан, а сейчас ребенок. — Тут он внезапно повернулся ко мне. — Поедем со мной, разреши мне быть отцом этому ребенку! Джулиан для этого не годится! Если ты так и не захочешь, чтобы я к тебе прикасался, позволь мне жить где-нибудь поблизости, видеть тебя каждый день, слышать твой голос. Временами мне хочется вернуть прошлое, только ты да я и наши близнецы…

Такая знакомая нам обоим тишина опустилась на нас и овладела нами, замкнув в нашем тайном мире, где обитал порок и гнездились нечистые мысли. И мы были, были, были готовы поплатиться за это, если бы хоть когда-нибудь, но нет, никаких «если бы когда-нибудь»…

— Крис, я рожу ребенка от Джулиана, — проговорила я с удивительной для самой себя решимостью. — Я хочу этого ребенка, потому что люблю его, Крис, я ведь не оправдала его надежд. Не оправдала оттого, что ты и Пол застили мне глаза, и я не ценила то, что могла бы в нем обрести. Мне следовало бы быть лучшей женой, тогда ему не были бы нужны все эти девочки. Я всегда буду любить тебя, но эта любовь ведет в никуда, и потому я ставлю на ней крест. Поставь и ты! Распрощайся с куколкой Кэтрин, которой больше нет.

— Ты простишь ему свои сломанные пальцы? — потря-сенно спросил он.

— Джулиан все просил сказать ему, что я его люблю, а я так и не сказала. Возвела вокруг себя обманную стену, чтобы лелеять за ней свои черные сомнения, отказываясь видеть в нем прекрасное и благородное, разве что его мастерство танцора. Не понимала, что его любовь ко мне даже вопреки моему неприятию уже сама по себе прекрасна и благородна. Поэтому отпусти меня, Крис, пусть мне не придется больше танцевать, но я рожу его ребенка, а он пойдет один навстречу славе.

Хлопнув дверью, Крис оставил меня одну, и вскоре я уснула. Мне приснился Барт Уинслоу, второй муж моей матери. Мы вальсировали по громадной бальной зале Фоксворт Холла, а наверху у балюстрады балкона двое детишек сидели, запертые в массивный сундук с проволочной задней стенкой. В углу стремилась к небесам новогодняя елка, а вместе с нами танцевали сотни людей, но они были не из плоти, крови и жил, слагавшихся в нашу с Бартом красоту, а из прозрачного целлофана. Вдруг Барт остановился, подхватил меня на руки и понес вверх по широкой лестнице, а потом опустил на роскошную лебяжью перину. Мой красивый наряд из зеленого вельвета и тонкого зеленого шифона растаял под его горячими ладонями, а потом его могучий уд, вошедший в меня и причинивший мне боль, начал испускать вопли, и каждый пронзительный крик в точности напоминал телефонный звонок.

Внезапно я проснулась… Отчего звонок телефона в глухой ночи всегда звучит угрожающе? Я сонно нащупала трубку.

— Алло?

— Миссис Джулиан Маркет?

Я чуть-чуть опомнилась и потерла глаза.

— Да, это я.

Говорившая со мной женщина назвала больницу на другом конце города.

— Миссис Маркет, не могли бы вы как можно быстрее приехать? Если можете, то пусть за рулем будет кто-то еще. Ваш муж попал в автомобильную аварию и до сих пор находится в операционной. Захватите с собой его страховой полис, удостоверение личности и все истории болезни, какие у вас есть… Миссис Маркет… Вы слушаете?

Нет. Я не слушала. Я вновь оказалась в Гладстоне, штат Пенсильвания, и мне было 12 лет. По подъездной аллее от белой припаркованной машины шли двое полицейских… Они стремительно приближались, чтобы прервать праздник в честь дня рождения сообщением о гибели папы. Убит в перестрелке на Гринфилдском шоссе.

— Крис! Крис! — заголосила я, боясь, что он ушел.

— Я здесь. Бегу. Я знал, что тебе понадоблюсь.

В тусклый и одинокий предрассветный час мы с Крисом приехали в больницу. Нас усадили в одной из этих стерильных приемных, где мы стали ждать известий о том, выжил ли Джулиан после аварии и операции. Наконец, около полудня после долгих часов в реанимации Джулиана перевезли вниз.

Его положили на функциональную кровать, этакое пыточное сооружение, подвесив при этом правую ногу, закованную в гипс от пальцев до бедра. Левая рука тоже была сломана, загипсована и странным образом вытянута. Бледное лицо все в рваных ранах и кровоподтеках. Губы, всегда такие полные и алые, были так же бледны, как и кожа. Но все это не шло ни в какое сравнение с его головой! Я не могла смотреть на это, не холодея. Голову Джулиана обрили и просверлили в черепе маленькие дырочки, чтобы зацепить за них металлические скобы и оттянуть его голову назад и вверх. Кожаный воротник, подшитый ворсистой тканью, был закреплен у него на шее. Сломанной шее! Плюс перелом ноги, сложный перелом предплечья, не говоря уже о внутренних повреждениях, из-за которых он три часа провел на операционном столе!

— Он будет жить? — воскликнула я.

— Он в списке тяжелых больных, миссис Маркет, — ответили мне очень спокойно. — Если у него есть другие близкие родственники, мы бы советовали вам с ними связаться.

Мадам Марише позвонил Крис, потому что я смертельно боялась, что Джулиан в любой момент может испустить последний вздох, и я упущу единственную возможность сказать ему о своей любви. А если бы такое произошло, я была бы проклята, и его дух смущал бы меня всю оставшуюся жизнь.

Шли дни. Джулиан то приходил в себя, то снова впадал в беспамятство. Он смотрел на меня тусклыми, невидящими глазами. Иногда говорил, но хриплым, грубым голосом и настолько невнятно, что я не понимала его. Я простила ему все мелкие прегрешения, да и крупные тоже, как это надлежало сделать, если смерть стоит у порога. Я заняла соседнюю палату, где могла урывками передохнуть, но ни разу не спала всю ночь. Мне надо было быть рядом с Джулианом, когда он приходил в сознание, чтобы побуждать его бороться за свою жизнь, но более всего мне надо было сказать ему то, о чем я раньше упрямо молчала.

— Джулиан, — шептала я голосом, севшим от того, что я так часто повторяла одно и то же, — пожалуйста не умирай!

Наши друзья, танцоры и музыканты, толпами появлялись в больнице, стараясь утешить меня, как только возможно. Палата Джулиана была заставлена цветами от сотен его почитателей. Из Северной Каролины прилетела мадам Мариша и проследовала в палату, облаченная в чудовищное черное платье. Без тени скорби она воззрилась на своего единственного сына, лежавшего в беспамятстве.