Но Тед никогда не позволил бы себе задавать подобные вопросы в присутствии чужого. Правда, Стоун захватила Брайанта с собой вовсе не поэтому. Она уже большая девочка и говорит Теду НЕТ вот уже многие годы. Инспектор позволила своему коллеге пойти вместе с ней потому, что у нее не было причин ему отказать. Все дело в доверии.

– У нас есть убийца, и мне надо понять, с чем я столкнулась на этот раз, – начала Ким.

Тед кивнул и, взяв кружку, вышел в сад, который очень мало изменился со времен, когда Стоун была еще ребенком. Его внешняя граница напоминала цветочную выставку в Челси[83]. Центром этой выставки был полупровалившийся пруд с рыбками, расположившийся под каменной русалкой, с которой капала вода.

Они уселись вокруг круглого стола, каждый на свой деревянный стул. Ким подставила спину послеполуденному солнцу.

– На этот раз мы знаем, кто он – или, точнее, кем он был. Его зовут Грэм Стадвик, он был рожден мальчиком, но его мать одевала его и обращалась с ним как с девочкой, пока ему не исполнилось одиннадцать. В этом возрасте он убил ее.

Тед ничуть не удивился. За время работы психологом он слыхал и не такое.

– Хорошо, а другие преступления?

– Первое было совершено несколько лет назад. Лицо жертвы сильно изуродовали, а рот и горло забили землей. Есть подозрения, что ее опоили наркотиками, но никакого сексуального насилия.

– Ты сказала – первое… значит, было и второе?

– Вторая жертва была убита на этой неделе – тот же характер повреждений и грязь во рту. Есть еще третья жертва, но она не умерла. Его спугнули, прежде чем он смог завершить то, что выглядит как какой-то ритуал.

– То есть у вас есть свидетель? – уточнил Тед, прихлебывая кофе.

– Который полностью потерял память, – вступил в разговор сержант.

– А что вы знаете о его прошлом?

– Все эти девушки приняли участие в разоблачении его тайны, когда ему было шесть лет. – Прежде чем продолжить, Ким глотнула кофе. – Тогда его прижали к полу и издевались над ним, пока одна из них не побежала за помощью.

Тед посмотрел в никуда и кивнул.

– Значит, он так и не смог забыть выражение их лиц и то, что они ему говорили. Ему постоянно вспоминается их отвращение, которое, в свою очередь, отражает его собственную антипатию по отношению к себе самому.

– Свидетельница вспоминает фразу: одно для тебя и одно для меня, – добавила Ким.

– Это относится к игре, – с нажимом произнес психолог.

– Ну не очень-то все это напомина…

– Это или игра, или воспоминание о каком-то приятном времяпровождении. Но к этому я еще вернусь. Кто-нибудь из вас слышал о деле Дэвида Реймера в Канаде?

Полицейские отрицательно покачали головами.

– Реймер родился в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году. В возрасте шести месяцев ему и его брату-близнецу сделали обычное обрезание. Во время операции член Дэвида был поврежден без всякого шанса на восстановление.

Краем глаза инспектор увидела, как Брайант положил ногу на ногу.

– Короче говоря, его родителей направили к доктору Мани[84], который решил с помощью этого случая доказать свою теорию о том, что на гендерную идентичность влияет половая социализация детей. Он верил в «ворота гендерной идентичности», через которые ребенок проходит в возрасте двух с половиной – трех лет. После этого ребенок окончательно приобретает свою половую идентичность.

– И что же случилось? – заинтересовался сержант.

– Была проведена операция по удалению половых желез и остатков пениса, и Дэвида стали растить как девочку.

– При наличии брата-близнеца? – уточнила Ким.

Тед утвердительно кивнул.

– Прошли годы, и его природные инстинкты становились все сильнее и сильнее, как и желание делать то, что обычно делают мальчики. На опасения родителей Мани посоветовал им еще жестче обращаться с ним как с девочкой.

– Боже, – прошептал Брайант.

– Вот именно. Вы только представьте себе, что творилось у ребенка в голове и в теле.

– А дальше?

– А дальше его родители рассказали ему правду. Была сделана еще одна операция, и он стал вести жизнь мужчины.

– И жил долго и счастливо? – Ким приподняла бровь.

– И совершил самоубийство в возрасте тридцати восьми лет.

Брайант откинулся на спинку стула.

– К тому моменту он полностью рассорился со своей головой. Он больше не понимал, кто или что он на самом деле.

– Вы упомянули об игре или восстановлении прошлого события? – напомнила Ким.

– Эти слова звучат как пожертвование или подношение. Возможно, он пытается восстановить какие-то эпизоды из своего детства. Какие-то игры, в которые играл с матерью.

– Но почему? Он же ее ненавидит.

– Потому что одновременно он ее любит – и, возможно, скучает по тем дням, когда они были вместе. Ведь у него в детстве случались моменты, когда он был счастлив. Так же, как и моменты, когда он чувствовал себя униженным. У него должен быть очень серьезный конфликт с самим собой, особенно если в свое время ему не была оказана квалифицированная помощь. И не забывайте, что он не чувствовал к себе отвращения, пока не увидел его на лицах других девочек.

Ким кивнула в знак того, что все поняла.

– Нам кажется, что у девушек на теле есть следы от сидения на детском стульчике; кроме того, они всегда идеально отмыты.

– Чаепитие, – предположил Тед.

– Черт, значит, он обращается с ними, как с куклами! – воскликнула Стоун, когда до нее дошел смысл его слов.

– Кукольное чаепитие напрямую связано с детством маленькой девочки, – кивнул Тед. – Одно для тебя и одно для меня. Может быть, это была любимая игра его матери.

– Он захватил еще одну женщину. И ее смерть еще не наступила.

– Тогда вам надо торопиться. Ребенок обычно быстро устает от любой игры.

Неожиданно Ким пришла в голову одна мысль.

– Какова вероятность, что он может изменить свой ритуал? То есть я хочу сказать, мы подозреваем, что в этом замешана еще одна женщина. Он может играть с двумя одновременно?

Тед поскреб щетину на лице и отрицательно покачал головой.

– Это крайне маловероятно, если только он уже не делал этого в прошлом. Здесь речь идет не об эскалации, Ким. Его преступления не становятся более жестокими. Мне даже кажется, что для него более важно придерживаться все время одного и того же рутинного ритуала.