Трейси неловко вертелась в кресле, в ужасе от того, что может обмочиться.

Она не знала, сколько времени прошло после того, как он зашел в комнату в последний раз и нежно обмыл ее. И не представляла, что еще ждет ее впереди.

Ей казалось, что она то погружается в небытие, то вновь приходит в себя. Время от времени перед ее внутренним взором появлялось лицо матери. Всегда улыбающееся и приветливое.

Трейси почувствовала сожаление, которое привело к физической боли где-то в районе грудной клетки. Ведь это она позволила чужаку разрушить связь между собой и матерью.

Она никогда не любила своего отчима, а он – ее. Трейси не была уверена, кто из них первый позволил этому чувству вырваться наружу. Они просто переносили друг друга ради матери.

Когда ей было пять лет, умер ее настоящий отец, и после этого они с мамой стали еще ближе друг к другу. Они все делали вместе. Трейси никогда не испытывала никаких неудобств от того, что в детстве у нее не было друзей, ведь мать окутывала ее своим теплом и любовью. Она никогда не чувствовала, что ей чего-то не хватает. Ее мама встречала ее каждый раз, когда забияки гнались за ней через школьные ворота для того только, чтобы посмотреть, как она хромает на бегу. Мама гладила ее по голове, осушала ее слезы и говорила, что все будет хорошо. И Трейси ей верила.

До тех пор, пока не появился Терри.

Мать считала его героем, потому что он согласился на ребенка, который не был ему родным. Но Терри ни на что не соглашался. Трейси могла бы много чего рассказать о нем матери и не в последнюю очередь о том, как он ее обзывал, когда хозяйки не было дома.

Все началось уже через две недели после его переезда.

– Сделай-ка мне чашечку кофе, Пегги, – сказал он и громко засмеялся.

Трейси ничего не поняла. Кто такая эта Пегги?

– А это сокращенное от «деревянная нога»[85], – пояснил он и снова расхохотался.

От унижения у нее покраснели щеки и перехватило дыхание, и она захромала на кухню.

Терри умудрился принести в ее дом, в место, где она чувствовала себя в безопасности, понятие о ее уродстве, – и с этим ничего нельзя было поделать.

Так он и называл ее «Пегги», как только мать уходила из дому.

Постепенно Трейси стала все меньше времени проводить с ними, направляясь к себе наверх сразу же после школы и держа все издевки и унижения дня при себе. Просто говорила им, что у нее всё в порядке.

А через три дня после того, как ей исполнилось шестнадцать, она стала жить одна.

Трейси знала, что если б она сейчас решилась войти в дом своей матери, то та крепко обняла бы ее, как будто Трейси никуда и не уходила. Она не стала бы укорять ее за отсутствие. И никто не обвинял бы ее за те еженедельные телефонные звонки, которых никогда не было. Ее мать прижала бы ее к себе, показала бы ей свою любовь и, самое главное, простила бы.

А она поняла это слишком поздно.

Ее мать всегда любила ее, и Трейси это знала.

А еще она знала, что только мать думает о ней.

Вот сейчас ее похитили, вырвали из ее нормальной жизни, но никому и в голову не придет ее искать.

Дверь наверху хлопнула, и Трейси вздрогнула. Она уже знала, что это значит, – что ее мучитель идет к ней.

Трейси чуть не вскрикнула от усилий, стараясь не обмочиться. Она не знала, сколько еще сможет вытерпеть.

Дверь открылась, и женщина крепко сжала ноги вместе.

Грэм зажег свет и улыбнулся. Трейси услышала свой собственный негромкий скулеж.

Никогда в жизни она не чувствовала себя в такой западне. В детстве с ней случалось нечто подобное, но даже тогда Трейси понимала, что она еще ребенок, но скоро сможет сама распоряжаться своей судьбой. И вот сейчас, уже большая и взрослая, она попала в такую же ловушку, как в детстве.

От осознания этого Трейси почувствовала, как ее охватывает приступ ярости от такой несправедливости, и пообещала себе, что больше никогда не окажется в подобном положении.

– А теперь пора пить чай, – радостно сообщил ее мучитель.

Трейси не имела ни малейшего понятия о том, сколько сейчас времени… но если дело дошло до чая, то, значит, ее часы сочтены.

Она посмотрела на камни. Если б только ей удалось схватить один из них… Она бы заехала им ему по голове и сбежала бы. Трейси не знала, как далеко ей удалось бы добежать, но дверь в коридор он всегда оставлял открытой. Так что попытаться стоило.

Мужчина вышел в коридор и двумя руками вкатил в комнату столик с чайником, чашками и тарелками с пирожными.

Сердце Трейси учащенно забилось, когда он стал аккуратно расставлять все на столе. Ничего из этого она не смогла бы использовать. Ее правая кисть была прикована к стулу, и она уже убедилась: чтобы сдвинуть его с места, ей не хватает сил.

На лице у него появилась почти блаженная улыбка, когда мужчина поставил рядом две тарелки.

– Это мое любимое время дня, – сказал он, разливая чай по чашкам. – Я так люблю подобные чаепития вдвоем… Только мы, и никого больше.

Он посмотрел на коллекцию кукол на полках.

– И никого другого сегодня мы приглашать не будем. Только мы, хорошо, милая?

Трейси промолчала, хотя ее всю передернуло от такой нежности. Мысль о еде вызвала у нее рвотный рефлекс, хотя она и не помнила, когда ела в последний раз.

– А теперь начнем с пирожных. Тебе какое положить?

Трейси не могла пошевелиться. Страх лишил ее последних сил, а вот голова работала все лучше и лучше.

– Так какое? – повторил мужчина свой вопрос.

Трейси сглотнула и кивком указала на последнюю тарелку.

– Покрытое помадкой? Отличный выбор.

Грэм взял два пирожных с большой тарелки и разложил их по маленьким. И одну из них поставил перед Трейси.

– Одно для тебя и одно для меня.

Может, если она будет его слушаться и делать все, что он велит, то он ее отпустит? Может быть, Джемайма его чем-то разозлила? Может быть, она не стала есть пирожное?

Все свои силы Трейси сосредоточила на том, чтобы поднести пирожное ко рту. Страх сводил ее челюсти, но ей удалось откусить самый кончик.

Создалось впечатление, что в ее высохший, как пустыня рот попал кусок сухой губки, который и застрял в нем.

– Ты что, не голодна, милая? – спросил Грэм.

Не зная, какого ответа он ждет, Трейси молча покачала головой.

Кивком он показал, что понял ее, и остатки пирожного исчезли у него во рту.