Илья даже рассмеялся: до того к месту пришелся Анюткин романс, и до того все было плохо. И вздрогнул от неожиданности, когда сзади кто-то взял его за плечо. Он повернулся. На него обеспокоенно смотрел Митро.

— Морэ, что с тобой? Что ты как с поминок? С Дашкой что-то, спаси бог?

— Нет. Слушай, Арапо, Христа ради, отстань, — хрипло попросил Илья.

Меньше всего на свете ему сейчас хотелось с кем-либо разговаривать, а тем более с Митро. Тот, видимо, понял это и, уже поднимаясь по лестнице, негромко сказал:

— Знаешь, что Варька твоя с табором приехала? Встали за Рогожской, на второй версте. Сходил бы.

С минуту Илья стоял не двигаясь. Затем крепко, до боли, потер лицо ладонями, подумал о том, что выбирать ему не из чего, пнул ногой дверь и вышел на залитую закатным светом Живодерку.

В комнате Маргитки царил кавардак. Скрипучий комод был распахнут, и из него гроздьями свешивались платки и шали. На полу валялись черепки упавшего с окна цветочного горшка, и алые лепестки сломанной герани покрывали домотканый половик, словно брызги крови. По подоконнику были разбросаны мониста и серьги, у порога кучей валялись атласные и шелковые платья, в углу лежала скомканная ротонда из чернобурки. Посреди этого разгрома на полу, схватившись руками за щеки, сидела хозяйка комнаты.

Вот уже второй час Маргитка безуспешно пыталась собрать хоть какие-то вещи. С арестом Паровоза рухнула последняя надежда, бежать за помощью больше не к кому. Оставаться в доме нельзя, но и идти тоже некуда. Оставался слабый расчет на родственников в Самаре, но Маргитка точно знала, что через месяц, когда все станет заметно, ее тут же сдадут обратно отцу. Да что через месяц — сразу же, как только она там появится. Где это видано, чтобы молодая незамужняя цыганка одна разъезжала, где ей вздумается, без брата или отца, без матери или тетки? Значит, путь один — под заборами побираться, в полном отчаянии думала Маргитка. Вот только тряпки бы увязать с собой какие-нибудь. Хорошие тряпки, дорогие, продать их — может, и на жизнь на первое время хватит.

Скрипнула дверь, и в комнату быстро вошел Яшка. Маргитка ахнула. Господи всемилостивый, как же это она на щеколду-то закрыться забыла?

Яшка пинком захлопнул дверь, оглядел беспорядок в комнате, буркнул:

— Нашла время барахло перебирать… — И умолк на полуслове, увидев лицо сестры. — Ты что ревешь, кикимора? Что еще случилось?

Маргитка, стиснув зубы, замотала головой: ничего, мол. Но из глаз ее с новой силой брызнули слезы, и Яшка, подумав, сел рядом с сестрой на пол.

— Чего воешь, спрашиваю? Кто тебя?..

— Ни-ик-кто-о… Отстань…

— Говори, зараза! Убью! — рявкнул Яшка, и Маргитка с визгом отпрянула от брата: так он напомнил ей сейчас отца. Господи, что будет… Что же это будет, если у нее нет сил даже Яшку к черту послать?!

— Кто тебя обидел? Что натворила, оторва? Почему шмотья по полу валяются? Ты что — продать все разом решила? Да не вой ты, чертова кукла, говори по-человечески, хватит икать! — завопил Яшка, уже перепугавшись по-настоящему. Слезы Маргитки ему приходилось наблюдать не раз, но такой истерики он не видел никогда. Вскочив, он огляделся, схватил с комода остывший чайник, сорвал крышку и плеснул темным, полным клейких чаинок содержимым в лицо сестры:

— Замолчишь или нет?!

Секунду в комнате стояла тишина… а затем Маргитка вдруг расхохоталась. Ее лицо, мокрое от слез и чая, все в коричневых потеках, с налипшими на брови и ресницы чаинками, с оскаленными зубами, было так страшно, что Яшка медленно опустился на пол рядом. Неумело погладил руку сестры, сглотнув слюну, шепотом спросил:

— Что такое, пхэноринько?

— Что такое? Ох, мама моя, господь всемилостивый… Что такое, спрашиваешь?! — Маргитка заливалась низким хриплым смехом, раскачиваясь из стороны в сторону, как татарин на молитве. — Да что ж… что ж это меня второй раз за день чаем поливают, а?! И кто — брат родной!

— Что ты несешь? Когда я тебя чаем поливал? — снова начал злиться Яшка. — Хватит ржать, как вот дам сейчас! Замолчи, говорят тебе! Хочешь, чтоб весь дом сбежался?

Он схватил ее за плечи, несколько раз с силой встряхнул. Сумасшедший смех смолк, Маргитка, икнув, замерла. Неловко поднесла руку к лицу, чтобы утереться, и тут же опустила ее. Яшка сам поднял с пола первый попавшийся платок и начал вытирать лицо сестры. Маргитка, словно не замечая этого, тупо смотрела в угол.

— Не надо весь дом… — шепотом сказала она. — Яшенька, я ухожу, уезжаю… Не надо, чтобы наши знали, помолчи, ради Христа…

Рука Яшки замерла.

— Куда ты собралась?

— Не знаю. Только это обязательно надо, а то меня отец убьет. Я ведь… — Маргитка положила руку на живот, жалко улыбнулась сквозь налипшие на лицо пряди волос. — Я ведь тяжелая, Яшенька.

Яшка, уронив платок, впился глазами в бледное лицо сестры. Недоверчиво спросил:

— Брешешь, дура?

— Какое… Третий месяц.

— От… кого?

С минуту Маргитка молчала. Затем опустила голову и чуть слышно сказала:

— От Паровоза.

— Д-д-дэвлалэ… — пробормотал Яшка, запуская руки в волосы. — Да… да когда же вы успели?

— Я к нему на Хитровку ходила.

— Ты? На Хитровку?! Вот где тебя черти по целым дням таскали… Ах ты, курва!

Яшка вскочил, одним рывком поставил на ноги и сестру, со всего размаху, не жалея, дал ей пощечину, другую, третью. Маргитка не сопротивлялась. Ее голова моталась из стороны в сторону от каждого удара, глаза были зажмурены. Выругавшись, Яшка оттолкнул ее. Маргитка ничком упала на пол.

— Шваль! Потаскуха! Дрянь подзаборная, да как тебе в голову пришло?! Об отце ты подумала? А о матери? А о семье? Кто теперь после тебя других наших девок замуж возьмет?! Да что он тебе за золотые горы пообещал?

— Ничего-о-о не обещал… Я его люби-и-ила…

— Кого — Сеньку?! Ошалела ты, что ли? Ну, иди к нему, пусть женится, коли так!

— Да его же в каторгу сегодня забрали-и-и… Яшка, Яшенька, не бей меня, я не могу больше, я выкину…

— Молчи, холера… — плюнул Яшка. — Ну-ка, живо собирайся, поедем на Таганку. Там одна чухонка вычистку за три рубля делает, никто не узнает. Поехали!

— Не поеду, — тихо, ненавидяще сказала Маргитка, садясь на полу. Ее лицо уже начало распухать от побоев, ресницы по-прежнему были в чаинках, но зеленые мокрые глаза посмотрели на Яшку так люто, что он отвернулся. — Не будет никакой вычистки. Я его любила — слышишь? И ребенка этого я рожу. Убей меня, а рожу!