из наиболее верных изображений Св. Горы343. С возрастающим год от году в ученом и художническом мире значением Афона, я думаю, скоро мы уже будем иметь хорошие (т. е. верные) изображения всех монастырей святогорских. Услуга фотографии в этом отношении, как и во всех других, неоцененна. Я уже видел несколько опытов в этом роде и благословил искусство, которое, между прочим, стольким чтительницам Афона даст возможность видеть его, в чем теперь им отказано – по мнению святогорцев – «по делом», но по чьим делом это еще подлежит исследованию. Впрочем, приученные не удивляться ничему, старцы от фотографии, по-видимому, ожидали большего. Слушая уверения, что дивное искусство представляет предметы точь-в-точь, как они есть, они этого-то именно и не признают за ним, справедливо замечая, что фотографией отображается не что́ и как есть, а что и как видится, тогда как им хотелось бы видеть монастырь свой и совне и извнутрь вместе, со всеми принадлежащими ему келлиями и непременно – с верхушкой горы, и даже двумя344.

Мы перевалились за низкий и холмистый хребет полуострова и спустились в зографскую юдоль, по местам очень дикую и сжатую, прорытую потоком, в зимнее время, вероятно, очень бурным. Из сербской половины славянского Афона мы переступили в болгарскую. Нечем было заняться; и я стал думать о славянском Афоне. Некогда вся Гора была славянская, т. е. политически принадлежала царству сербскому345, на малое время перенявшему как бы от распадавшейся империи право и долг заведывать Иллириком и после яркого блеска исторического погасшему вместе с ее печальным угасанием. Малый период сербского владычества оставил по себе на Св. Горе резкие и многочисленные следы. Почти во всех монастырях можно найти хрисовулы сербских царей, кралей и деспотов346. И даже когда не стало самой Сербии, сербские дарственные грамоты продолжали еще являться на Св. Горе от имени воевод молдо-влахнйских по привычке, как бы уже освятившей употребление славянского языка в актах того времени347. Но еще прежде появления сербов западные части империи348 оглашались славянскими звуками другого, не менее шумного народа, по непостижимым судьбам Промысла выдвинутого на поприще истории как бы именно с тем, чтобы истомить и истерзать злополучную империю – довести ее до неспособности отразить потом дикую орду агарян. Следов болгарского царства на Св. Горе несравненно менее, чем сербского, чтоб не сказать вовсе нет, что и естественно. Во время наибольшей силы и славы Болгарии Святая Гора пустела или только заселялась еще отдельными безмолвниками. Притом же у Болгарии был свой Хиландарь – это монастырь Рыльский. Наконец и то надобно сказать, что в Болгарии не было ни Стефанов, ни Гюргов349, а были вместо них Самуилы и Асаны 350 , весьма мало расположенные ценить и поощрять келейные упражнения в добродетели. Зато усердные потомки с избытком вознаградили холодность предков. Болгарская стихия почти выгнала со Св. Горы сербскую; и теперь обе стороны ее принадлежат болгарам. Впрочем, по старой памяти Хиландарь продолжает слыть за μοναστήριον Σερβικὸν; представителем же чисто болгарской стихии представляется Зографский монастырь, или попросту Зограф.

Я давно уже высматривал впереди себя привычный очерк монастыря, рассчитывая по времени, которое назначено было для переезда. Но прежде чем показалось какое-либо здание, до нас долетел из глубины долины звон колокола, призывавшего к вечерней молитве пустынножителей. Потом выступил впереди нас высокий холм, увенчанный довольно обширным строением. Это – училище, как нам объяснили. Хотя оно и не дошло еще до состояния ватопедского, но, к сожалению, близится к тому. Бездомовные со времени Фамириса музы напрасно ищут приютиться на Св. Горе. Куда они ни пристанут, везде вслед за ними идет разрушение... А в старые времена где-то здесь в окрестностях Орфеева лира сплачивала камни! Видно, всякое время похоже только на само себя. – Объехав холм, мы очутились под стенами монастыря. Положение его достойно кисти художника. Кругом – богатейшая растительность, горы, долы и поляны, дикие дебри и веселые сады, зеленеющие круглый год, шум потока внизу, тишь невозмутимая вверху! Одним словом: монастырь, хотя и случайно, оправдывает свое имя живописного. Ему недостает только вида на море, столько общего на Св. Горе, и, надобно сказать, столько отрадного для ее жителей. Скоро мы уверились, что имя Зографа монастырь поддерживает и другим, более выразительным образом. Вступая в другие монастыри афонские, видишь обыкновенно при входе какие-нибудь священные изображения общего значения. При входе в Зограф меня поразило смелое изображение одного местного события – оригинальное до того, что невольно приковывало к себе взор. Совне ворот на стене представлено мучение 25 зографских иноков, сожженных папою в монастырской башне 10 октября 1284 года за православие, т. е. непринятие унии. «Путеводитель» считает печальное событие это следствием флорентийского собора. В имени собора он, конечно, ошибается. Но и голословное принятие предания без малейшей оговорки относительно его происхождения и оснований едва ли не граничит с ошибкою. Чтобы какой-нибудь папа приезжал в XIII веке на Св. Гору, это вовсе невероятно. Чтобы он посылал туда от себя войско с целями принудительными, это по крайней мере сомнительно. Если же подобные меры были приняты латинизирующим двором константинопольским, желавшим во что бы то ни стало ввести на Востоке унию, то историческая несправедливость – изображать папу присутствующим при сожжении поборников православия и благословляющим оное. Папа изображен в ризе и тиаре. Несколько священников латинских поджигают костры кругом башни. Наверху видны братия, с молитвою предающие дух свой Богу351... Подивившись мужеству обители, я согрешил, может быть, но невольно опять подумал о тревожном для сердца вопросе: какое значение имели, имеют и будут иметь народы славянские в истории? Меня нисколько не занимает (потому что нисколько не обманывает) подобная выходка против папы. Если бы я встретил ее в греческом монастыре, я бы знал, что думать о ней. Но видеть ее здесь, у болгар, и в то же время слышать о только что совершившемся соединении их с папою – пусть даже притворном, – подобное обстоятельство поистине наводит на душу глубокую скорбь352. Все у нас (славян) перелетно. Ни на что нельзя вполне положиться. Мы в одно время и смеемся и плачем, и любим и ненавидим, и превозносимся и пресмыкаемся, миримся и ссоримся; и все – без мысли, без цели, без плана, без убеждения! Доказательством тому южнославянская история XIII-XV века.

Печальные мысли оставили меня, чуть я вступил внутрь монастыря. Небольшой двор его, чистый, уютный, отененный большими