Сначала длинный нос чудовища-Шлавино оброс шелковистым белым пухом. Потом между глазами вырос большой крепкий рог. Затем появились два крыла — одно перепончатое, как у летучей мыши, другое поэтичное, как у лебедя. Туловище обросло ежовыми иглами. Промежду ушей выросли разляпистые лосиные рога. И весь он приобрел золотисто-черную раскраску тигра.

Кровь у Бартоломеуса застыла в жилах. Скорчившись в жаровне, притих Мухер. Оба не отрываясь глядели на чудовище.

А чудовище, шаря по полу своим пушистым длинным носом, искало оставшиеся несъеденными конфеты.

Вот оно стукнулось рогами о стул. Недоуменно покачало головой…

После чего озабоченно полезло на стол. Оттуда, шурша тонкими лапами — на пустую клетку…

Над клеткой висело маленькое зеркальце.

Встав на четыре задние лапы, чудовище передними четырьмя оперлось о стену, вытянуло тяжелую голову с рогами… — и ткнулось в зеркало.

Короткий миг стояла тишина.

Затем лабораторию огласил душераздирающий вопль. Трудно сказать, какому животному в большей степени он принадлежал. Тут был и отчаянный вой потерявшей хозяина собаки, и полный душевной тоски крик умирающего лебедя, и пронзительный писк заблудившейся летучей мыши, и грозный крик африканского животного «олифанта»…

Бартоломеус сжал меч. Мухер закрыл голову руками. Оба ожидали чего угодно. Страшной смерти в муках. Явления Сатаны из недр ада…

Ничего этого не произошло. Все так же отчаянно воя и на ходу пытаясь «сдернуть» с головы рога, чудовище-Шлавино сигануло с клетки, кинулось к лестнице и — тяп, тяп, тяп, тяп, тяп… — зашлепало мохнатыми паучьими лапами наверх, к выходу.

Какое-то время в лаборатории стояла тишина. Даже Мухер затих, прислушиваясь. Потом сверху раздался пронзительный вопль: А-а-а-а-а-а!..

Кровь бросилась в лицо Бартоломеусу: он узнал голос Эвелины. Вытянув вперед меч, он ринулся по лестнице наверх.

* * *

Во дворе никого не было. То есть, конечно, наоборот — было полно народу: вопя, прижимаясь друг к другу и плача в истерике, слуги дружною толпой собрались неподалеку от дверей лаборатории. Но не было чудовища.

— Эвелина? — крикнул, оглядываясь, Бартоломеус.

— Отец, вы живы!

Две маленькие руки обхватили его: Эвелина плакала навзрыд.

— Я не знаю… я не знаю, как так получилось! — заливалась девочка слезами. — Оно… оно такое страшное! И я… я одна во всем виновата!

— Где оно? — склонился к ней Бартоломеус. — Куда оно скрылось?

Девочка растерянно покачала головой.

— Я не помню… Оно так жалобно ревело!

Держа наготове меч, Бартоломеус обежал весь двор.

— Ищите! — крикнул он слугам. — Чего стоите? Возьмите что-нибудь себе в оружие — он опасен!

Большая часть слуг тотчас куда-то подевалась. Оставшиеся четверо-пятеро вооружились вилами, косами, топорами — и помогли Бартоломеусу обыскать внутренний, а затем, закрыв внутренние ворота, — и наружный двор.

Они осмотрели кухню, они осмотрели погреб, они осмотрели каждую комнату в доме — тщательно запирая после этого дверь, как распорядился Бартоломеус. Они заходили в жилища слуг и каждую хозяйственную постройку.

Догадались спустить собак. Собаки бегали, вынюхивали, лаяли, но никого так и не нашли.

И только спустя около получаса со стороны одной из угловых башен раздался ужасающий вопль.

Все бросились туда.

Стражник, сидевший в башне, был бледен, как привидение. Бедняга не мог даже стоять. Повиснув на руках у товарищей, он заплетающимся языком рассказывал, что только что по крепостной стене вскарабкался гигантский паук — полосатой окраски, с головой собаки и чудовищно оскаленной пастью.

Тут стражник захрипел — хрррр… — и почти потерял сознание.

Его привели в чувство, отхлестав по щекам.

— Куда он делся? — вопросил Бартоломеус, легонечко встряхнув беднягу за шиворот.

— Добрался до самого верха стены, — промямлил страдалец, — пробежал по краю… и сиганул в колючие кусты, — махнул он вяло рукой. — По ту сторону.

…День клонился к вечеру. Хмурые слуги, то и дело вздрагивая и оглядываясь, потерянно бродили по двору и замковым покоям.

Сидя на нижней ступеньке входной лестницы, Бартоломеус выковыривал кинжалом булыжник под ногами.

— Одного я не пойму. Как в бокал Шлавино вместо ядовитого шарика попали волшебные конфеты? Да не одна — а самое меньшее три?

Он в упор уставился на Эвелину, сидевшую рядом.

— Я… я… — заикаясь, проговорила девочка, — я не хотела смерти графу Шлавино. И потому бросила вместо ядовитых шариков три волшебные конфеты. Они лежали рядышком, в вазочке…

— Три? Но почему три?

— Ах, просто я хотела, чтобы муха услышала три раза: «Ппык! Шшш… Ппык! Шшш…» Понимаете? Ведь шариков было тоже три. — Эвелина закрыла лицо руками. — Я не думала, не думала, что граф будет выглядеть так страшно!

Бартоломеус осторожно погладил девочку по голове.

— Объясни мне, недоумку: почему ты была так уверена, что Шлавино возьмет именно этот бокал?

— Ах, ну ведь я сказала об этом мухе!

— Мухе?.. — Бартоломеус нахмурился, припоминая что-то.

— Ну да. Я хорошо запомнила эту муху из трактира «У золотой мельницы». Я нечаянно пришибла ей крыло, она лежала на полу и не могла видеть бокальчики. Но зато хорошо слышала, что я ей сказала — О-о! — вдруг привстала она со ступеньки, глядя в сторону.

Со стороны черного входа на кухню внезапно появилась толпа слуг.

Их высыпало не меньше двух дюжин. И все они, исподлобья глядя на Бартоломеуса, прямиком направлялись к нему. Причем в руках у некоторых все еще были топоры и вилы.

Возглавлял их длинногривый Лошан. В руках его покачивалась петля, связанная из уздечки.

— Беги, прячься! — Поспешно вскочив со ступенек крыльца, Бартоломеус подтолкнул Эвелину к двери во внутренние покои.

Затем со звоном выхватил меч.

* * *

Приблизившись, слуги медленно начали окружать крыльцо.

«Ничего, есть возможность запереться в башне», — мелькнуло в голове у Бартоломеуса. Он кинул быстрый взгляд на дверь, за которой только что скрылась Эвелина.

— Ваше сиятельство! — произнес Лошан, выступая вперед.

— Нет, приятель, так просто ты меня не возьмешь!

Меч предупреждающе рассек воздух.

— Но, ваше сиятельство…

— Уведи всех обратно на кухню и дайте мне и ее сиятельству спокойно уйти. Обещаю никого не тронуть!

— Но, ваше сиятельство!..