Торрес поморщилась.

– Это тоже вот-вот переменится. Атмосфера у нас сейчас очень тяжелая. Половина мэров не хотят переизбираться в две тысячи двадцатом. Нынче каждый сам за себя. Если хотите мое мнение, то мы уперлись в глухую стену, в стену непонимания.

Она так и сказала, и в уголке рта у нее залегла горькая складка.

– Мэры один за другим выходят из борьбы, – продолжала она. – Принимать на себя все недовольство населения, все более взыскательного и агрессивного, выкручиваться из затруднений при постоянно тающих дотациях, выступать против государственных служб, которые ведут себя нагло… Нет уж, что слишком, то слишком…

Она покачала головой. «Побудь-ка в моей шкуре»[59], – подумала Ирен. Снова Дейв Гаан.

– И что вы предполагаете сделать с Герраном и его народной милицией? – вдруг спросила Торрес.

– Нанести ему небольшой визит… Но это ведь может подождать до завтра? – предложила Ирен с улыбкой.

Изабель Торрес не сводила с нее своих горячих, как расплавленный сахар, глаз, в них снова вернулся смех. Из громкоговорителя неслись голоса «The Lumineers»[60]: «Офелия, ты в моей душе с незапамятных времен».

– Надо же, а ведь мы собирались не говорить о работе…

– Надо думать, мы неисправимы, – дурачилась Ирен.

Они расхохотались. Обе прекрасно понимали, что это «мы» создает между ними некое сообщничество не только профессионального характера, и Ирен вдруг подумала о Жужке. В лицо сразу бросилась волна стыда. «Но я не чувствую никаких угрызений совести», – продолжали «The Lumineers».

Она посмотрела на часы.

– Мне пора возвращаться, – сказала она. – Допью и поеду.

Сухая и горячая рука мэра легла на ее руку.

– Я бы хотела, чтобы ты еще ненадолго осталась…

– За ваше расследование, – сказала Габриэла Драгоман, поднимая бокал и пристально глядя на Серваса.

Они чокнулись. Психиатр откинулась на спинку кресла и отпила глоток вина, раскачивая голой ступней. Она сидела нога на ногу, и на какую-то долю секунды Сервас не смог не залюбоваться пружинистой мускулатурой ее бедер. Она это заметила и явно была удовлетворена, а ему вдруг захотелось встать и уйти.

– Ваша коллега, похоже, меня невзлюбила, – снова заговорила она, не сводя с него глаз.

Он подумал, что с нее вдруг слетело все высокомерие, и сейчас она, наоборот, словно добивается его расположения. Хотя, возможно, это из-за страха, который ей пришлось пережить.

– С вами не так легко работать, – заметил он.

Вино было превосходное. Красное с севера долины Роны. Она вальяжно рассмеялась.

– Да, я иногда могу быть резкой. Мой бывший муж все время мне это говорил. Но ведь вы, майор, не находите, что меня так уж нелегко полюбить?

Вопрос застал его врасплох. И выбранное слово тоже. Она что, ждет от него безудержной агрессии? Ее серые глаза в ярком свете стали еще прозрачнее, их сверкающий взгляд еще напряженнее, и сейчас они смотрели на него с явной, хорошо рассчитанной настойчивостью.

– Это вы психиатр. Я всего лишь заурядный легавый.

– Вы слишком скромничаете. Я посмотрела в интернете: у вас было очень высокое положение на служебной лестнице…

Она провела рукой по ноге, нагнулась и помассировала себе ступню. Потом пошевелила пальцами.

– Мне будет гораздо спокойнее, если вы останетесь на ночь здесь.

– Если хотите, я могу прислать сюда машину, чтобы она охраняла дом. Тем более что преступник пока не найден…

– Это потому, что вы на самом деле думаете его поймать?

От него не укрылась ирония, прозвучавшая в голосе психиатра.

– Вы же сами сказали, что у меня было чрезвычайно высокое положение, – произнес он с обворожительной улыбкой.

Ему не понравился тот оборот, который начал принимать разговор. Он снова вспомнил слова Деверни по поводу этой женщины. Вот интересно, у нее действительно расходились нервы, или она из тех манипуляторш, которые непоколебимо уверены в своем могуществе и в своей власти над мужчинами? Он быстро допил свой бокал.

– Налить вам еще?

– Нет, благодарю. Я вызову машину охраны на сегодняшнюю ночь.

– Я бы предпочла, чтобы вы сразу ее вызвали и уже потом уехали. Мне вовсе не улыбается сидеть здесь одной, если этот сумасшедший бродит вокруг дома…

Он помедлил и вгляделся в ночную тьму за застекленными дверями, в этот громадный пустой дом, где стены ощетинились колючками, как средневековая палица «моргенштерн». Габриэла разглядывала его с интересом, смешанным с любопытством.

Вдруг он заметил, как она напряглась.

– Вы слышали?

У нее снова сделался затравленный вид.

– Что?

Она подняла глаза к потолку.

– Там, наверху… Там какой-то шум.

Он тоже посмотрел на потолок, усеянный, как звездами, крошечными светильниками.

– Нет, я ничего не слышал… А что это был за шум?

– Не знаю… будто упало что-то тяжелое… или уронили… Что-то в этом духе.

– А что располагается наверху?

– Спальни, ванные комнаты, моя гардеробная…

Он прислушался. Но не услышал ничего, кроме гудения холодильника за баром.

– Ничего не слышу, – сказал он, наконец.

– Но там был какой-то шум, – настаивала она.

Ему на память пришли трупы отца и сына Хозье, и на этот раз он пожалел, что не при оружии.

– Ну, хорошо, пойдемте, посмотрим.

Они встали. Она указала ему на лестницу и пропустила вперед. Напрягая слух, он осторожно пошел вверх по ступенькам. На обоих лестничных маршах светильники располагались на уровне пола, и устланный паласом пол второго этажа появился перед ним на уровне глаз. Сервас стал подниматься дальше. На втором этаже он снова прислушался. Ни звука. В конце коридора светилась открытая дверь, и за дверью он заметил кровать.

Он открывал двери комнат одну за другой, заглядывал в ванные и так, от двери к двери, дошел до конца коридора, до комнаты с кроватью. На широченной кровати постель была смята только с одной стороны, налево вела дверь в ванную, справа располагалось окно. Изголовьем кровати служила часть стены, открытая со всех сторон, а за ней угадывалась гардеробная. Сервас придирчиво осмотрел каждый закоулок.

– Здесь никого нет.

Он посмотрел на Габриэлу. Она закурила сигарету и потягивала вино из бокала. Когда он медленно обходил спальню, она следила за каждым его движением. И вовсе не казалась напуганной. Он заметил, что от кровати и от каждого предмета в спальне исходил легкий запах: смесь туалетной воды, мыла и женского дневного крема. Но самым сильным был запах сигареты, который его терзал. У него возникло ощущение, что все внутренности ухнули куда-то в пропасть. Габриэла глубоко затянулась, а когда медленно начала выпускать дым, взгляд Серваса задержался на ее полных, ярких губах и на голубоватом облачке.