ведь не мучил вопрос, что она о тебе подумает. Ты просто поехала, вроде бы домой… Но дом-то оказался не там, где стоит твоя новая кровать.

С а б и н а. Не там…

М о р и ц. Оставайся здесь. Или есть что-то еще, что тянет тебя обратно?..

С а б и н а. Нет.

М о р и ц. Ну, так в чем же дело?

С а б и н а. И все-таки я должна вернуться. Хоть однажды я должна показать, что у меня есть воля и что я могу жить как хочу, — даже там. Чтобы не стыдно было смотреться в зеркало. Каждый раз сматываться, когда что-нибудь не ладится: оттуда сюда, отсюда туда. Нет, так нельзя. Не думай только, пожалуйста, что я раскаиваюсь в чем-либо. Настолько-то ты меня знаешь, — я не стала бы приносить жертвы, которые не нужны. Я действительно хочу найти точку, с которой можно начать.

М о р и ц. Начинай здесь. Дома. Для человека не все равно, где начинать.

С а б и н а. Опять агитируешь, секретарь?

М о р и ц. Жаль, если ты так восприняла. Тогда, значит, встреча с тобой прошла для меня даром. А я с тех пор всегда старался говорить с людьми, как с тобой. Как человек с человеком. Это как раз то, чему я научился в тот вечер. И чертовски был рад. И всегда потом, когда объяснял что-нибудь людям, представлял себе, будто говорю с тобой. И, как правило, всегда получалось. В большинстве случаев.

С а б и н а. Это правда? Я тебе что-то дала? Я? Тебе?

М о р и ц. Да. И кое-что пригодилось другим.

С а б и н а. И даже тогда, когда меня здесь не было?

М о р и ц. Да. Так.

С а б и н а. Странно.

М о р и ц. Может быть, не знаю…

С а б и н а. Нет, это, правда, странно, секретарь. Веришь или нет, у меня сейчас даже мурашки пробежали по спине. Значит, я способна на что-то такое, что может тебе пригодиться? Первый раз слышу. Я тебе что-то дала! Слушай, или это… твои пропагандистские сети, которыми ты меня хочешь опутать?

М о р и ц. При желании можно во всем усмотреть пропаганду. Тот, кто не хочет слышать, может оставаться глухим. Как мне говорить с тобой, чтобы ты меня услышала? Сабина…

С а б и н а. Никак, черт возьми! Ничего ты мне не должен говорить! Я пьянею, когда слушаю тебя. А я не хочу пьянеть! Никогда! Никогда! Никогда! Я хочу уехать, потому что ты добрый дядя! Я не хочу, чтобы ты был прав! Ты благодаришь меня, а я не хочу твоей благодарности! И сама не хочу благодарить! Мне не нужны твои подарки! Я хочу брать, что мне нужно! Или покупать!

М о р и ц. Вот тут ты лжешь! В первый раз лжешь!

С а б и н а. А что правда?.. Что правда?

М о р и ц. Я тебе уже говорил.

С а б и н а. Все получалось и когда меня тут не было.

М о р и ц. Но теперь уже не будет, если ты, вернувшись, снова уедешь. Тогда я не смог бы больше тебя ждать.

С а б и н а. Не смог бы, Мориц?

М о р и ц. Нет, Сабина… Не плачь. Все это зверски сложно, но ты не плачь. Ну не плачь же, пожалуйста. Конечно, я буду поздно приходить домой, и буду очень уставать. Не будет воскресений, когда можно подольше поспать, а если и будут — то редко. Потому что есть кроме нас с тобой и еще люди. И потому, что мы сумасшедшие, которые вбили в голову, что в мире может быть еще кое-что кроме проклятого равнодушия, не желающего ничего знать. Наши отпуска будут недолгими, и я не смогу показать тебе мир. Но, может быть, я сумею тебе объяснить его. Мы должны будем многому научить друг друга, чтобы делать меньше ошибок и не быть несправедливыми. И ты не должна будешь забывать, что ты женщина и имеешь право на счастье. Я тебе обещаю, мы будем трудиться не только для того, чтобы какие-то там внуки жили лучше, чем мы, — они будут жить лучше, — но ведь мы тоже чьи-то внуки, внуки тех, кто трудился, чтобы нам было лучше, и мы не станем их разочаровывать. Я предлагаю тебе много лишений, много работы и немного счастливых часов, за которые нам не придется стыдиться.

С а б и н а. Так вот, Мориц! Я жду ребенка. Ага, видишь, ты уже притих. Его отец меня бросил. Вернее, он хотел, чтобы я сделала аборт. И моя мать — тоже. Это было немного слишком для меня. Поначалу я растерялась. Теперь потихоньку прихожу в себя. Мир от этого не рухнет. За последние тысячелетия такое уже случалось кое с кем и могло бы прекрасно случиться со мной и здесь. Может быть, и не от тебя, но могло бы. Поэтому не надо делать политических выводов. Плохие люди есть везде. Хорошие тоже. И, ради бога, не говори мне теперь, что ребенок для тебя не помеха. Это было бы ложью. Я же вижу, ты сейчас подыскиваешь аргументы, чтобы как-нибудь приукрасить твое государство, а может быть, и самого себя. Не делай этого. Не надо.

М о р и ц. Я ничего не подыскиваю. Я только вижу, что ты нажила ребенка и потеряла голову. Я только вижу, что ты мучаешься и не знаешь, к какому берегу пристать. И ты права: это могло бы случиться с тобой и здесь. Именно с тобой. Чего ты уставилась? Не нравится, что я говорю? Ты осталась такой же маленькой, какой была тогда, когда уезжала в Ганновер… Сохранишь ли ты ребенка или освободишься от него…

С а б и н а. Нет!

М о р и ц. Что — нет?!

С а б и н а. Нет!.. Почему ты не скажешь, чтобы я осталась?

М о р и ц. Я это сказал.

С а б и н а. Почему ты теперь это не говоришь?

М о р и ц. Ты не хочешь.

С а б и н а. Но-не-де-лай-же-то-го-что-я-хо-чу!!

М о р и ц. Бедная ты моя малышка. Сейчас, в этот момент, ты ведь совсем одна. Я могу взять тебя за руки, могу обнять, как только что обнимал, и все же ты будешь одна. Для человечества она ничего не значит, эта минута в твоей жизни, но для тебя она важна, потому что никто, никто за тебя ничего не решит. И может быть, позже, через много лет ты посмеешься, вспоминая об этом. Но сейчас постарайся, чтобы это была хорошая улыбка, а не кривая усмешка. То, что у тебя есть, это твое, — никто, кроме тебя, этого не имеет… Никто, кроме тебя и твоего ребенка. Спокойной ночи. Сабина…

С а б и н а. Спокойной ночи, Мориц.

5

К л а р а, М и х а э л ь.

К л а р а. Да вы шутите! Просить у меня руки моей дочери! А не поздновато ли? На сколько вы опоздали?

М и х а э л ь. Месяца на два, я думаю…

К л а р а. Два месяца!.. Да, пусть-ка придет эта штучка домой!.. Я с ней поговорю.

М и х а э л ь. Но вы ведь… Надеюсь, не станете нам на пути?

К л а р а. А почему?.. Потому что я