— Должна вам признаться, святой отец, что я чего-то недопоняла.

— Вы сами подсказали мне путь, дочь моя! — воскликнул Спада, теперь его лицо выражало уже плутоватую радость. — Сам Бог ниспослал мне вас, чтобы вы раскрыли мне, слепцу, очи и помогли отыскать способ помочь другу.

— Значит, у вас все же есть надежда? — спросила Кларисса.

— Всегда остается вера, надежда и любовь, — изрек Вирджилио Спада и взял ее ладонь в свою. — Дорогая моя княгиня, я верю, я надеюсь, я люблю. И рассчитываю отыскать средство заставить синьора внять доводам рассудка. Спасем ли мы его душу, такое я не осмелился бы утверждать безоговорочно, но вот что касается его жизни — определенно. Могу даже сказать, что в этом я уверен.

— И вы, начиная портрет, просто следуете первой идее? — желала знать донна Олимпия, усевшись так, чтобы профиль ее смотрелся лучше. — Независимо от того, какова эта идея?

— Гений, — ответил Лоренцо Бернини, не поднимая головы от пюпитра, — доверяется прежде всего своей первой идее, в противном случае какой же он гений?

Давно Бернини не пребывал в столь приподнятом настроении. Не он ли утверждал, что время обнажает истину? И теперь оно, судя по всему, торопилось ее обнажить, если уж сам Иннокептий Слепец прозрел и по части искусства, и по части того, кто все же первый в Риме художник. Сначала папа поручил ему строительство фонтана, а Спада даже пообещал доверить руководство стройкой епископальной церкви Латерана, правда, на время. Вот это триумф! И Лоренцо сумеет воспользоваться случаем, уж он постарается, чтобы эти сведения стали достоянием всего Рима.

Мысли сии, какими бы радостными ни были, не давали ему сосредоточиться на работе. А между тем именно она сейчас выдвигалась на первый план. С трудом отогнав тягостные мысли о том, как отреагирует на его «ренессанс» Борромини, Лоренцо сравнивал профиль донны Олимпии с наброском на бумаге. Эта женщина была негласной владычицей города: именно она решала, как поступать папе. И если ему, Лоренцо Бернини, удастся завоевать ее расположение, дела его очень скоро снова пойдут в гору. Поскольку Лоренцо был осведомлен об алчности этой женщины, он ради пользы дела всучил ей смарагд и вдобавок серебряную модель фонтана. Все было, разумеется, принято, но с условием, что резец Бернини увековечит в мраморе ее облик. Да с превеликим удовольствием! Однажды он на своей шкуре почувствовал, что означает гнев этой женщины, и навеки запомнил урок.

— Не сомневаюсь, — известила его донна Олимпия, — что у вас все получится куда пристойнее, чем у Альгарди. Откровенно говоря, бюст, изготовленный вашим коллегой, никогда мне по-настоящему не правился.

— Не принижая таланта и мастерства Альгарди, донна, должен сказать, что он ограничился тем, что подчеркнул в своей работе лишь ваше достоинство, не взяв в труд отметить и ваше обаяние. И это его необъяснимая и непростительная ошибка.

— Ах, кавальере! — Донна Олимпия вздохнула. — Где вы углядели обаяние?

— Признаюсь честно, это было нелегко., — ответил он. И после обдуманной паузы добавил: — Нелегко из-за того, что взор мой был не в состоянии охватить это обилие обаяния.

Если первая часть высказывания вызвала недоумение на лице донны Олимпии, то от второй она воссияла.

— Мне кажется, синьор Бернини, только такой художник, как вы, способен столь глубоко заглянуть в душу женщины. — И тут же радостно защебетала: — Прелесть ваших слов ничуть не уступает мастерству ваших произведений.

Не в силах устоять перед лестью, она, совсем как маленькая девочка, откинула голову, и скользкий шелк платья сполз вниз, обнажив плечо и часть груди.

— Изумительно, донна, превосходно! Вот так оставайтесь! Впрочем, просьба было совершенно излишней: донна Олимпия и не думала оправлять роскошное одеяние. При этом улыбка ее была настолько прельстительна, что у Бернини пересохло во рту от охватившего его приятною волнения Лоренцо прочел в ее взгляде единственное желание — обнажиться перед ним здесь и сейчас. И маэстро не собирался препятствовать этому желанию.

— Если вот только вырез чуть глубже…

— А не слишком ли это будет откровенно? — Вопрос прозвучал исключительно проформы ради, потому что донна Олимпия с поразительной быстротой выполнила указание. — Его святейшество подумывает о том, чтобы запретить женщинам носить декольте.

— Уверен, он допустит и исключения. Сам Бог сотворил эти несравненные плечи. Разве не грех скрывать их от взоров людских?

Набрасывая очертания ее фигуры, Лоренцо пользовался возможностью получше рассмотреть донну Олимпию. Сколько же ей? Наверняка сильно за пятьдесят. Волосы основательно поседели, да и морщинки па лице — отнюдь не следы улыбок. И все же она еще хороша, чертовски хороша, и ей есть чем одарить мужчину. Неудивительно, что папа пляшет под ее дудку. Единственное, что поражало Бернини: как такая роскошная женщина всю жизнь провела рядом с брюзгливым старцем? То, что Олимпия с Иннокентием жили как муж и жена, ни для кого в Риме секретом не было, людям даже надоело забавляться этим обстоятельством. Может, все дело во власти и могуществе? Может, они каким-то образом придают особую привлекательность человеку?

— Так хорошо, синьор Бернини? Или еще немного обнажить плечи?

— Великолепно, донна, — пробормотал скульптор в ответ, продолжая рисовать, — просто великолепно.

— Как волнительно, кавальере! Вот вы рисуете меня, и мне кажется, что вы заново меня создаете. Нет-нет, никому бы этого не позволила, кроме вас.

Лоренцо, улыбнувшись, уже собрался надлежащим образом откликнуться на комплимент, но, взглянув на донну Олимпию, слегка оторопел. Она, обнажив грудь до всех мыслимых и немыслимых пределов, в кокетливой позе возлежала на оттоманке, изящно и красноречиво вытянув вдоль бедер руки. Голова ее была откинута, на лице отчетливо проступало желание отдаться некоему незримому партнеру. Медленно повернув голову к художнику, Олимпия, полураскрыв рот, хитровато подмигнула ему: гротескная картина святой Терезы.

— Донна…

— Что это с вами, кавальере? Вы сейчас какой-то сам не свой. Голова закружилась?

Она стала подниматься с кушетки, и Лоренцо видел, как стремительно меняется выражение ее лица. Настолько стремительно, что его охватили сомнения — а может, все это игра его распаленного воображения? Бернини будто язык проглотил.

— Как… как вы внимательны, донна Олимпия, — наконец смог пробормотать он. — Нет, на самом деле вы правы, все верно… Тут мне в голову пришла одна не очень приятная мысль…

— Так поделитесь ею со мной. Чего вы мешкаете? — Встав с оттоманки, она подошла к нему почти вплотную. — Или не решаетесь?

— Нет, конечно, нет. Только это вопрос, скажем, чисто технический, — смущенно пробормотал Лоренцо, будучи безумно рад, что сумел выкрутиться. — Все дело в фонтане, вернее, не в нем самом, а в подаче воды к нему, — продолжал он, с облегчением отметив, что к нему возвращается утраченный было дар речи. Тему подачи воды к фонтану он затронул не случайно, в последние дни она не давала ему покоя. — Водопровод не в силах обеспечить нужное количество воды для бесперебойной работы фонтана, а я понятия не имею, как выйти из положения.