Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мы ведь не этой ночью его отправим? – тихо и вкрадчиво поинтересовался Пудель.
– Нет, – обронил Франс. – Объявляю мобилизацию. Всем быть готовыми сражаться! Этой ночью позволяю кормиться. Но избавляйтесь от трупов, сучьи дети, и берите люмпенов! Если мне придется цапаться с главой божков или чистить мозги полиции, я высушу придурка, доставившего мне хлопоты. Ясно?
– Да, князь, – раздались радостные голоса.
– Свободны…
И, тихо шурша, вампы покинули зал за секунду, остались только Пудель и маленькая изящная блондинка, да еще вамп-охранник, тенью застывший возле трона.
»Сгинула моя сабля», – вдруг подумал Шон с горечью. – «Одно хорошо, раз вампы здесь и заняты мной, значит, не вредят Ей».
– Если Лорел де Детройт начнет войну из-за Аманды и Анду, значит, вовсе не обязательно отдавать деликатес ей, – все так же вкрадчиво произнес Пудель.
Франс усмехнулся.
– Не будь жадным, малыш. Если мы сможем им откупиться, то откупимся. Но боюсь, Лорел будет мало, и она захочет мстить.
– Но ведь она сама виновата, Аманда приехала занять твое место! Приехала свергнуть тебя, повторить маневр Алехандро, – с жаром воскликнул мертвяк.
– Мало ли чего она хотела, свои намерения она никак не выдала. Мы не поймали ее за руку, и открыто она не выступала, – бросил князь.
– У нас был шанс избежать войны, – раздраженно продолжил он, – Был шанс победить дипломатией. Теперь его нет.
Но раздражение схлынуло, и он задумчиво продолжил, глядя на Шона.
– Превратить в падаль трехсотлетнюю вампиршу, вскормленную на честной живой крови и мохнатых… Герострат ты…
Пудель вежливо засмеялся шутке своего господина, блондинка неприязненно окинула его взглядом и сердито глянула на инкуба. Она понимала ситуацию куда лучше курчавого, и скорая война страшила ее.
– Но раз уж мы его пока придержим, – гнул свое Пудель, – то что же ему, без дела сидеть? – лукаво продолжил он.
Франс схватил его за затылок и вплотную притянул к себе
– Хочешь сладкого?
– Да, – и курчавый попытался изобразить избалованного ребенка. Князь впился в него долгим поцелуем, а потом оттолкнул от себя.
– Бери, – бросил он, и снова устроился на троне, приготовившись любоваться спектаклем.
Шон не испугался, он знал, что сейчас потеряет себя. Превратится в подвижную вещь. Пусть последним воспоминанием будут Ее глаза. Она всегда смотрела или с лаской, или с сочувствием. Иногда с нежностью, как тогда на крыше, когда твердо сказала «Ты достоин». Разве рабу так скажут? Нет.
Пудель попытался напугать, подавить своей аурой, вздернул сидевшего на полу Шона на ноги, но тот почти не заметил этого. Он погрузился в воспоминания, как камнем идущий на дно смотрит, не отводя взгляда, на солнце сквозь толщу воды, прощаясь с ним навсегда.
»Свет мой жизни бесконечно прощала меня. Не упрекала и не наказывала. Понимала и принимала меня таким, каков есть. Забрала мою боль и мой грех – выкупила у Стража. Выкупила и… не винила ни в чем».
Вамп разорвал ему шею и пил, но Шон не замечал этого, поглощенный лучшими воспоминаниями своей жизни.
»Как она смотрела на меня тогда, будто я ей ровня, будто видела что-то хорошее и достойное… Будто… любила…»
То, чему нет названия, светлое и сладкое, стало столь велико, что взорвало сердце Шона и согрело, прогоняя голод.
Он вспыхнул.
Дикий крик. Еще один. Шон отлетел и больно ударился спиной, рывком возвращаясь из воспоминаний в реальность.
Пудель с выпученными глазами держался за горло, пытаясь вытошнить его кровь, но поздно. Она травила его.
Шон не верил своим глазам.
Франс что-то орал охраннику, блондинка суетилась рядом с Пуделем. Наконец вампа уволокли, и Франс налетел бешеным смерчем, со всей силы пиная Шона ногами, гоняя по залу, как мяч. Как ни старался Шон, стать «неплотным» у него не получалось. Странно, кости ломались и дробились, но дикой боли не было, и казалось, что сломавшись, они тут же срастались. Лишь для того, чтобы принять следующий удар. Но это было не важно, боль – это лишь боль. «Они не могут жрать меня!» Эта мысль вызывала пьяный восторг, заглушавший всё: и страх и боль.
– Мразь!! – орал Франс. – Траханная отрава!
А Шон закрывал голову, чтобы скрыть смех, рвавшийся наружу, несмотря ни на что. «Я отравил вампа! Отравленный деликатес…»
Неизвестно, сколько времени прошло, но князь все же угомонился. Блондинка подскочила к нему, что-то лепеча, и они то ли ругались, то ли просто что-то обсуждали. Кто их, трупаков, поймет.
Шон все же провалился в забытье, из него вывела боль от пинка. Сдерживающая ярость блондинка нависала над ним.
– Как ты это сделал?
– Не знаю, – Шон очень постарался не скалиться, не доводить мертвячку до полного исступления.
Вампирша врезала со всех сил.
– Как?
– Не знаю.
Снова удар, вопрос, ответ, удар и так по кругу. По спирали из боли и треска костей. Мертвая сучка выбила болью остатки защищавшего его восторга, Шон держался лишь из упрямства. Я хозяин своим мыслям, своему телу, значит, не буду ползать и умолять. Я хозяин себе, значит выдержу.
Вдруг ему дали передышку. Цепляясь за что угодно, лишь бы не вслушиваться в боль, он уставился на блондинку, прическа той растрепалась от усердия.
– Ты можешь это повторить? – сменила вопрос она.
– Не знаю.
С перекошенным яростью лицом она врезала Шону по и так уже отсутствующей коленной чашечке, выбив искры из глаз и, кажется, слезы.
– Тупая траханная тварь!
Но нового удара не последовало, она удалилась.
Чтобы отвлечься от боли, Шон постарался вспомнить перепуганную рожу Пуделя. Не ожидал, мразь. Деликатесик-то испортился. И эта… мелкая хищная дрянь, оббивала свои кулачки, чтоб на них солнце посветило, а укусить не решилась. А ведь укуси она его – и всё. Всё рассказал бы, всё бы сделал. А нет – страшно отравленное кушать. «Могу ли я повторить…» Неужто, придурки, детройтскую княгиню отравить хотели? Уроды мертвые.
Вдруг его вздернули вверх. Франс, это он поднял его как котенка за шкирку.
– Ну что, мешок с дерьмом, какую смерть ты предпочтешь?
– А ты? – прошамкал инкуб, сломанная челюсть не способствует дикции, а вот мысли о том, что он до сих
