Приятная волна благодарности прихлынула к сердцу. «Не забыл. При всей своей невероятной занятости. Спасибо вам, товарищ командующий!»

— Как же вы будете это делать? В палатке больше трех-пяти человек не поместится, — растерянно спросил я и тут же предложил: — Вы дайте концерт для госпиталя где-нибудь в общей столовой и доложите командующему, что приказ выполнен.

— Мы так не можем. Приказано поднять настроение лично вам. Для госпиталя будет особое выступление, — настаивал солдат. — Приказ есть приказ! Мы все организуем здесь… Меня зовут Игорь, фамилия Чешихин. Друзья шутки ради пустили слух, что это псевдоним, который происходит от главного моего занятия: чесать языком. Я ведь конферансье. По-военному — ведущий ансамбля…

Появился дежурный врач, пришли сестры, укрыли меня еще одним одеялом, подняли полы палатки, и я увидел группу хорошо одетых солдат, похожих, как братья, на Игоря Чешихина.

Профессионально улыбаясь, Игорь представил их единственному зрителю и слушателю. Звонко, как с эстрады, объявил:

— «Землянка», слова Алексея Суркова, музыка Константина Листова, исполняет солист ансамбля Родион Губанов.

Происходящее было похоже на приятный сон — красивые люди, музыка, пение. И очнуться не хотелось: сон это или бред, пусть так и будет. Важно, что слова песни вполне отражают явь. «Бьется в тесной печурке огонь…» Вот она, печурка, и прыгает в ней красный огонь. «На поленьях смола, как слеза, и поет мне в землянке гармонь…» Ну не в землянке, так в палатке. Только вот глаза передо мной другие — мамины глаза. Мама, мама, нет никого роднее и ближе тебя! «Ты теперь далеко, далеко… а до смерти четыре шага». Сейчас, пожалуй, побольше четырех. А было меньше шага: когда вели патрули по Витебску, стволом автомата в спину подталкивали. И немец, которого не смог оглушить, чуть не выстрелил в упор. Как уцелел? Непонятно. Из нескольких автоматов били, пока лез через проволоку, а зацепила всего одна пуля!

— Вы не спите, товарищ старший лейтенант? — озабоченно спросил Игорь Чешихин.

— Нет, нет, я все слышу и вижу отлично. Только не повредит ли вашим товарищам пение на открытом воздухе? У них ведь голоса.

— Мы привычные. Всю зиму на морозе пели. Концертных залов на передовой нет. Теряли и голоса, и певцов. Война!..

После пения — пляска. Танцорам было тесно на узкой дорожке перед палаткой, но они со свистом отплясывали.

— Специально для вас приготовлен отрывок из поэмы Твардовского «Василий Теркин», — сообщил Игорь.

Я любил стихи Твардовского, в особенности про этого удалого парня Теркина!

Игорь читал отрывок совсем новый, я еще не читал этих строк:

Подзаправился на славу

И, хоть знает наперед,

Что совсем не на расправу

Генерал его зовет,

Все ж у главного порога

В генеральском блиндаже —

Был бы бог, так Теркин богу

Помолился бы в душе.

«Ну, точно про меня! — думал я с восторгом. — Будто подсмотрел Твардовский, когда я шел к командующему».

И на этой половине —

У передних наших линий,

На войне — не кто, как он,

Твой ЦК и твой Калинин.

Суд. Отец. Глава. Закон.

Я вспомнил генералов, с которыми довелось встречаться. Комдив Добровольский — строгий, властный, но бывает и добр, таким он запомнился, когда вручал первую медаль «За боевые заслуги». Член Военного совета Бойко — ну, этот действительно и «ЦК, и Калинин», огромной масштабности человек… Вспомнился Черняховский — красивый, крепкий, молодой, глаза мудрые.

— «Вот что, Теркин, на неделю можешь с орденом — домой…» — не декламировал, а как-то запросто говорил Игорь. Чтец превращался то в Теркина, то в генерала, то в Твардовского. А то вдруг я узнавал в нем и себя. И было все это опять как во сне.

Радостное ощущение не покидало и после их выступления. Ну, пусть не полный ансамбль, пусть несколько человек, но ведь для меня одного прислал Черняховский!..

Словно продолжение этого сказочного сна, вечером в мою палатку грузно ввалился член Военного совета Василий Романович Бойко.

— Лежишь? Правильно делаешь! Много сделал, отдохни!

Генерал расстегнул шинель, снял фуражку, сел на табуретку так, что она хрустнула. Поглядел улыбчиво и добро.

— Сейчас отдышусь…

«Больной человек, — подумал я, глядя на отеки под глазами генерала, — а по передовой мотается и днем и ночью».

Бойко поднялся, застегнул шинель на все пуговицы, надел фуражку, проверил, ровно ли она сидит. «Куда же он? — удивился я. — Ничего не сказал… Неужто за тем только и заходил, чтобы отдышаться?»

Но Бойко не ушел. Он встал против меня по стойке «смирно» и негромким, но торжественным голосом произнес:

— По поручению командующего фронтом генерала армии Черняховского вручаю вам, старший лейтенант Карпов, за выполнение особого задания орден Красного Знамени. — Генерал подал картонную коробочку, в ней я увидел красно-золотой орден и бело-красную ленту, натянутую на колодке. — От себя поздравляю, дорогой мой, и желаю тебе быстрее поправиться, совершить еще много геройских дел на благо Отечества!

Бойко погладил меня по голове и уже буднично спросил:

— Куда же тебе орден прикрепить? — Секунду подумал и решил: — А почему нельзя на белую нательную рубашку? У тебя сейчас такая форма одежды — госпитальная!

Он прикрепил орден, прихлопнул пухлой ладонью.

— Носи на здоровье! Командующий просил передать, что сам бы с удовольствием навестил тебя, да не может: дел много. И меня за торопливость тоже извини. К большому мероприятию готовимся. Будь здоров!

Бойко пожал руку и ушел к поджидавшему его за палаткой автомобилю. Заурчал мотор, хрустнули ветки, и машина стала удаляться.

Я жалобно посмотрел на сестру, попросил:

— Сестричка, уколи меня чем-нибудь.

— Вам плохо? Я сейчас дежурного врача вызову.

— Да нет же, так хорошо! Словно во сне все происходило! Сам Черняховский меня не забыл!

И это еще не все. Приходили меня навещать штабные офицеры, рассказывали:

— Черняховский после твоего возвращения звонил в Москву, с кем говорил, не знаем, но говорил на басах. Он имел в виду, что тебя дважды представляли к званию Героя. Другим это звание давали за 25–30 «языков», а у тебя на личном счету уже больше семидесяти! Так вот, Черняховский, понимая, что мешает твоя бывшая судимость по 58-й, политической статье, говорил своему московскому собеседнику: «Сколько можно отказывать? Он уже старший лейтенант, член партии, а вы его за преступника считаете. Найдите наши два представления на Героя и дайте ход».

Меня вскоре отправили из полевого госпиталя долечиваться в Москву. А