Офицер с интересом взглянул на Максима, будто приглашая его присоединиться к разговору.

— Мальчишек-то зачем? — глухо спросил у него по-русски Максим.

— Что? — переспросил на французском ничего не поняв, офицер.

В этот момент Максим прыгнул. Багровый туман полностью подчинил себе мозг, распиравшая со страшной силой грудь первобытная ярость требовала немедленного выхода. Его руки сомкнулись на горле не ожидавшего ничего подобного офицера, сила инерции удара восьмидесятикилограммового тела была так велика, что конголезец не смог устоять на ногах и покатился по траве. Макс оседлал его верхом, и все сжимал и сжимал руки, изо всех сил давя большими пальцами на кадык. Холеное лицо офицера потемнело, глаза начали вылезать из орбит, он что-то хрипел и бился под весом наемника.

— Сдохни, сука! Сдохни! — натужно хрипел Максим, чувствуя небывалый прилив сил, полную свободу захлестнувшей все его существо эйфории, атавистической, первобытной жажды крови.

Солдаты опомнились только через несколько томительно долгих секунд. Кто-то подскочил сбоку и, широко размахнувшись, ударил Максима по голове прикладом. Несколько рук вцепившись ему в плечи сорвали его с тела поверженного офицера, отбросили в сторону. Потом его били. Били долго, с усердным хаканьем, били ногами и прикладами, молотя куда попало, переломав ему ребра, расплющив лицо. В начале он еще пытался сопротивляться, рыча, закрывался от ударов, стараясь достать хоть кого-нибудь сам, потом ослабел и лишь утробно ухал, получив особо чувствительный удар, мечтал потерять сознание и не мог, долгожданное забытье все не приходило. Наконец они устали, удары стали заметно слабее и реже, потом прекратились вовсе. Тогда он открыл глаза. Солдаты стояли рядом, обступив его плотным кольцом, о чем-то переговариваясь на своем птичьем языке. Раздвигая их, в центр протолкался давешний офицер, вид у него до сих пор был помятым и жалким, от недавнего повелителя мира вышагивавшего по поляне с презрительной улыбкой на губах не осталось и следа.

Офицер что-то резко скомандовал, и солдаты неохотно задвигались, зашевелились, расходясь в стороны. Теперь Максим увидел и Андрея, раньше его скрывали широкие солдатские спины. ООНовец стоял посреди поляны. Его не связали и вообще не обращали на него особого внимания, он просто стоял и смотрел. И в глазах его не было ни возмущения, ни сочувствия, ничего. Пустые это были глаза, отражавшие только страх, страх, поселившийся глубоко внутри этого человека навечно. Гадливо вдруг стало от этого взгляда Максиму, мерзко и неуютно. Он торопливо отвернулся и встретился глазами со стоящим над ним офицером, тот смотрел жестко с чистой ничем не замутненной ненавистью, а правая рука его неторопливо раздергивала ремешок висящей на поясе кобуры. Макс вздохнул и стал ждать, наблюдая за этой рукой. Сейчас это было самое важное, все остальное стало мелким и несущественным и даже сравниться не могло с нарочито медленными отточенными движениями этой руки. Даже боль в исковерканном изломанном теле на миг испарилась, ушла на второй план.

В руке ловко, будто сам собой, возник щегольский никелированный пистолет, Максим не смог определить его марку. Он проводил глазами движение вооруженной руки и теперь зачарованно следил за темным тоннелем пистолетного дула потянувшегося к его голове. Седая старуха с косой на мгновенье выглянула из черной глубины ствола и заговорщицки ему подмигнула.

— Сука! — прохрипел он, адресуясь не то к ней, не то к помятому офицеру-конголезцу, а может и к замершему поодаль ООНовцу.

Хотел добавить еще что-то, но в этот момент палец лежащий на спусковом крючке пистолета плавно пошел назад, выбирая свободный ход. На конце темного дула распустился огненный цветок, а на голову обрушился страшный удар. Он еще успел услышать грохот, грохот рушащегося, разламывающегося на куски и летящего в бездну мира. Мира, который перестал существовать, стертый из Вселенной одним движением указательного пальца конголезского офицера.

* * *

На затерянной в сплошном океане диких джунглей поляне было тихо. Даже вездесущие попугаи не нарушали тяжелой гробовой тишины своими резкими криками, даже неугомонные мартышки не перескакивали с ветку на ветку, радостно вереща что-то на своем языке. Нет, все привычные звуки тропического леса оставались где-то там, за пределами окруженного стеной вековых деревьев мирка. Стоящее в зените солнце изливало на землю жгучий напалм своих жарких лучей. Ни ветерка. Палящий зной с небес и абсолютная неподвижность внизу, будто весь мир замер, застыл, залитый жарким маревом расплавленного стекла. Тишина…

Но вот короткий едва различимый скрежещущий звук разбил, расколол цельную картину замершего в неподвижности мира. Еще и еще раз повторился, перешел в глухой костяной стук. Посреди заросшей высокой сочной поляной травы лежал выбеленный временем череп, судя по размерам и огромным круто загибающимся назад рогам, когда-то он принадлежал очень крупному буйволу. Это было когда-то очень давно… А теперь он превратился просто в бесполезную костяшку, лежащую посреди травы, никому не нужную и абсолютно никчемную… Да еще и разваливающуюся от старости. В костяной поверхности черепа зияли несколько выщербленных пробоин. Вот от них-то и шел скрежет и странный стук. Поднятые непонятной силой изнутри черепа поднимались, вставая на свои прежние места мелкие обломки, подгонялись сами собой друг к другу, словно кто-то невидимый аккуратно складывал их как мозаику. Тут же швы и трещины между легшими вплотную друг к другу кусочками затягивались, растворялись, на общем фоне становясь практически невидимыми, постепенно скрывая пробитые невесть кем в черепушке отверстия. Любой сторонний наблюдатель, увидев такую картину, неминуемо бы вспомнил о сюжетах наводнивших весь мир голливудских ужастиков, вот только не было на поляне того самого наблюдателя. Некому было оценить мрачную красоту и торжественность происходящего на ней сверхъестественного явления. Прошло совсем немного времени, солнце не успело даже на палец сдвинуться с занимаемой им верхней точки своего ежедневного пути, а череп уже полностью восстановился и сверкал теперь как новенький, будто покрытая свежим лаком поделка в сувенирной лавке африканского торговца экзотическими товарами. Вот только ближайшая такая лавка была за много сотен километров отсюда, отделенная от поляны непроходимыми джунглями, кишащими крокодилами реками и коварными, готовыми в любой момент прервать свой древний сон, вулканическими горными массивами. Позади черепа, точно посреди идеально круглой поляны, окруженной исполинскими деревьями великанами, возвышался вкопанный в землю шест, покрытый сложными выжженными в древесине узорами, украшенный яркими птичьими перьями.

Неожиданно густые заросли широколистных кустов, беспорядочно перевитые мясистыми лианами, бесшумно разошлись, пропуская на поляну гибкую абсолютно голую, если не считать узкой набедренной повязки человеческую фигуру. В руке человек держал сделанный из выдолбленной тыквы сосуд. Больше ничего у него с собой не было. Все тело человека покрывали широкие белые полосы, что в сочетании с черной кожей делало его похожим на какую-то карикатурную зебру. Лицо, густо испятнанное белой краской и благодаря черным провалам возле глаз, походящее на голый человеческий череп, сияло мрачным торжеством. Это был кигани.