— Здравствуй, тетя Цветана, — поприветствовал ее Яван. — Вот, знакомься, спутники мои.

Каких только людей не увидишь в славянских землях, подумал Годрик, заходя последним и неся гусли.

Не межиха, не печенежка, но и не славянка, да и кряжистая больно, в дело не годится, но, наверное, накормит, подумал Дир.

Далеко бежали болгары от Базиля, подумала Эржбета.

Хм, подумал Хелье.

Славянское наречие, на котором говорила высоким мелодичным своим голосом кряжистая Цветана, было похоже и на киевский певучий говорок, и на польское мягкое языкошуршание, и даже на новгородский монотон, но Хелье понимал меньше половины слов, и слова эти никак не удавалось связать в подобие смысла. Дир, вроде бы, понимал больше. А с Эржбетой сложно — не поймешь, что она себе думает.

— Что же это у вас девушка в мужском наряде? — спросила Цветана. — Нехорошо.

Эржбета произнесла, не глядя на Цветану, короткую фразу на непонятном языке, и Цветана изменилась лицом и примолкла.

— Хозяюшка, — попросил Дир. — Очень есть хочется.

— Да, да, — рассеянно сказала Цветана. — Это мы мигом. Скоро муж мой вернется, — и вышла в соседнее помещение, где, по-видимому, хранились припасы.

— Что ты ей сказала? — недовольно спросил Дир. — Эка напугала бедную.

— Поставила ее на место, — ответила Эржбета. — Много воли забирают нынче жены изгнанников.

Яван, подумавши, попросил всех оставаться в главном помещении, служившим одновременно гостиной и столовой, а сам последовал за Цветаной.

Возможно он ее уговорил и успокоил. Во всяком случае, когда оба вернулись со снедью, хозяйка выглядела почти также радушно, как изначально, но на Эржбету старалась не смотреть.

Жареная рыба и кролик, много странных ягод — понятно, как и отсутствие земледельческих производных, вроде хлеба и лука. Но была и солонина (неужто кто-то здесь скотину растит, в этих краях, подумал Хелье) и греческое рубиновое вино (чем здесь могут торговать, на что выменивают вино у афинян?) — откуда? Впрочем, все это вскоре объяснилось.

— Сколько я тебе должен, тетя Цветана? — спросил Яван.

— Ничего, милый, ничего. Благодетель наш, батюшка твой, давеча навещал, на целый год всякого разного оставил.

— А все-таки хотелось бы отблагодарить.

— Сочтемся, дружок, как нибудь сочтемся.

Это был, как понял Хелье, просто ритуал. Яван не собирался платить, а Цветана, может, и взяла бы плату, если бы не опасалась выглядеть в глазах Явана неблагодарной. Когда она вышла за следующей порцией припасов, Хелье спросил:

— Давно ты ее знаешь?

— С детства, — сказал Яван. — Я как-то у нее полгода прожил, когда мне было лет семь.

— А отец твой ее подкармливает.

— Не только ее. Все поселение.

— Здесь целое поселение?

— Разрозненное, — объяснил Яван. — Домов двадцать, и все друг от дружки на пол-аржи. Так было изначально придумано. Чтобы подозрений не вызывать.

— У кого?

— У подозрительных.

— А кто они такие, здесь живущие?

Яван промолчал.

— Болгары, — сказала Эржбета. — Остатки самуилова войска.

— Греки тоже есть, — возразил Яван.

Эржбета не ответила.

Цветана вернулась и присоединилась к гостям за столом. Гости ели, если не с жадностью, то с большим желанием. Через четверть часа Эржбета, отставив блюдо и выпив полстакана вина, вышла.

— Нехорошая баба, — заметила Цветана, мрачно глядя на дверь.

— Тетя, я ж просил тебя! — возмутился Яван.

— Что бы ты ни говорил, а баба нехорошая. Злая.

Дир не терял времени. Не участвуя в разговоре, он монополизировал солонину и ветчину, съел половину рыбных изделий, выпил две бутыли вина и теперь приканчивал третью. Годрик лакомился кроличьим мясом, сидя, по обыкновению, на полу в уголку.

— Долго мы здесь пробудем? — спросил Хелье, раздирая зубами солонину.

— Не спеши, — сказал Яван. — Скоро пузы наши проснутся. Эржбетино вон уже, как видно, проснулось. И мужа тети Цветаны надо дождаться, а то он обидится, а мне это ни к чему. Коль скоро межи правят миром, а я сам меж, не пользоваться положением глупо.

— А межи-то здесь при чем? — спросил Хелье.

— А как же, — удивился Яван. — Вот мы в глуши, на много аржей вокруг ни одного селения, а здесь — пожалуйста, стол и крыша. Это все часть управления миром. Недовольных надо подкармливать. У них рождаются дети, детей обучают благодарности, и куда бы не поехал меж по делам, в любую страну, найдется ему всегда стол и дом, и охрана, и хвоеволие. Задаром ничего не делается, на это только христиане вроде тебя уповают.

— Это точно, — неожиданно поддержал Явана Дир. — Думают, их Бог ихний защитит.

— Насчет защиты — это как сказать, — заметил Яван. — Не переходите на славянский, тетку наши разговоры ввергнут в уныние. Так вот, пока что христиан весьма эффективно защищает Базиль Второй. Не всех, но боеспособных и тех, кто его войско снабжает продовольствием.

— Не слушай его, Хелье, — сказал Дир, ослабляя гашник. — Меня Базилем с детства пугали, а по мне, так лучше десять Базилей, чем печенеги. Печенеги гораздо противнее.

Хелье почувствовал, что пузо, как и предупреждал Яван, начинает просыпаться.

— Яван, почему у тебя такое имя странное?

— Какое?

— Да так. Странное. Иудейское?

— Да.

— Это ведь тоже самое, что Иоханн или Иоанн?

— Нет.

— А что оно означает? В переводе?

— Греция.

— Что — Греция?

— Яван в переводе с иудейского означает — Греция.

— Странно. А почему тебя так назвали?

— А у меня отец — человек весьма странный. Межи вообще люди странные.

— Вот как, — сказал Хелье уважительно. — А где здесь посрать, чтобы никому потом неудобно не было?

Яван засмеялся.

— Позади дома есть тропинка, пройдешь по ней, там дальше заводь, ежели помыться нужно. Вода там не быстрая и должна быть теперь теплая.

— Там наверное Эржбета теперь.

— Нет. Эржбета пошла к трем осинам, судя по шороху. Там одна крапива. Так ей и надо.

Хелье встал и поспешно вышел.

Заводь действительно оказалась очень уютная и не грязная. Солнечный свет просеивался сквозь листву и хвою, ветра не было. Пузо ужасно на Хелье обиделось. Мыться пришлось основательно, стоя по пояс в заводи. Мешал сверд, который Хелье держал в правой руке, но без сверда зайти в воду он не решился, боясь, что кто-нибудь из местной фауны, проживающий в заводи, укусит его за арсель и уйдет, не испытав на себе мощь варангской мести.