Люди Добрыни доставили Болеслава в каменный этот сарай неделю назад, на «временное пребывание, вплоть до дальнейших указов и пожеланий», обойдясь с ним подчеркнуто вежливо, и только один раз ткнув поммелем в спину, чтобы не останавливался, а шел, куда ведут, а предаваться размышлениям можно и на ходу.

Всю неделю Болеслав думал. Было о чем.

Сперва он рассчитывал, что как только Владимир и Добрыня рассортируют дела, связанные с разгромом вышгородской скоморошной оппозиции, князь вызовет его к себе. Предстояло длительное объяснение, с вероятным компромиссом в конце. Болеслав надеялся все оправдать действительной своей искренней любовью. Владимир сам любил когда-то и должен был его понять. Болеслав заключит мир с Хайнрихом Вторым, не будет больше воевать, остаток жизни посвятит благосостоянию и счастью Предславы и Полонии. Он виноват, кругом виноват, но он любит Предславу.

Прошел день, и другой, а от Владимира не было никаких вестей. Сомнения посещали Болеслава и ранее, теперь же они переросли в уверенность — Владимир воспринял и мятеж, и Болеслава в мятеже участие, серьезно, и намерен его, Болеслава, наказать.

Наказать?!

Болеслав требовал от Рима, чтобы его признали королем. Рим, в почти полном подчинении у Хайнриха, отказывал, но все менее уверенно. Болеслав, на равных воюющий с самым могущественным на данный момент монархом Европы, был властитель значительный, и как смеет Владимир, византийский вассал, потомок диких варангов и не менее диких восточных славян, давать ему, Болеславу, уроки, как мальчишке! (В роду у Болеслава было не меньше варангов и восточных славян, чем у Владимира, но дело не в этом). Кроме того Болеслав, хоть и прибыл на Русь инкогнито, тем не менее является послом своей державы, представителем — прибыл без войска, следовательно, неприкосновенен! Владимир допустил дипломатический просчет, и теперь в Европе поднимется буча возмущения. А то, знаешь ли, кто угодно начнет хватать князей и бросать их в темницу — будет разброд! И Хайнрих, и Базиль просто обязаны заявить протест Владимиру!

А Предславу заперли, небось, в светелке. И я, старый воин, исполин, герой, не смог ее защитить! Из-под носа выкрали.

Все-таки, подумал он благородно, это значит, что Предслава в безопасности. Если бы Владимир ею не дорожил, ее бы не выкрадывали, а схватили бы вместе со всеми.

На четвертый день, когда возмущение прошло окончательно, Болеславу показалось, что о нем могут просто забыть. Все. Эх! Лучше бы Святополка посадили, а меня отпустили, подумал он.

Еще подумалось, что его попытаются освободить. Кто? Неустрашимые, которым он нужен, да Святополк, который не зря же разгуливает теперь свободно, да хоть бы и польские воеводы, которые должны ведь рано или поздно спохватиться, что главный отсутствует!

Впрочем, касательно поляков, подумал он, все вовсе не так радужно, как хотелось бы думать. В Полонии меня больше боятся, чем любят. И не поспешат на выручку, какое там. Куда там. Неустрашимые же не так сильны и деятельны, какими хотят казаться. Если бы желали и могли править Европой — давно бы правили. А Святополк слишком недавно вышел из темницы, чтобы прямо сейчас рискнуть снова в нее попасть.

На пятый день, из-за бездействия, а пуще из-за скудной и скверной еды и малого количества солнечного света, Болеслава посетила апатия. Весь день провел он, слоняясь из угла в угол, размышляя вяло, и вяло же раздражаясь, а вечером его, как и всех заключенных, заставили вынести и опорожнить в ста шагах от острога помойно-сральный бочонок, и унижение это ввергло его в неописуемое уныние.

На шестой день стражники, развлекаясь, пустили к нему в отсек бабку по имени Крольчиха, старуху злую и не в своем уме, которая показывала на него костлявым грязным пальцем и кричала, «Смирись! Попил кровушки, змей, хватит, смирись!» Четыре часа продолжалась эта пытка. Стражники, следившие за происходящим сквозь узкое окно по очереди, заходились смехом. Бабку привели и запустили Болеславу в отсек и на следующий день. И на восьмой день заключения — тоже.

На восьмой день бабка повернулась к узкому окну арселем, уставила на Болеслава палец, и закричала «Смирись, паршивец!», а затем добавила тихо,

— В проходе всегда один охранник, и мы ничего с ним сделать не можем. — Некоторое время бабка молчала. — Попил кровушки! — закричала она. — Слева от двери, — сказала она тихо, и голос ее мало отличался от бормотания, но стояла она совсем близко к Болеславу, — слева от двери, когда я выйду, будет лежать нож. Не кидайся его сразу подбирать. Он выкрашен под цвет пола.

Пол в отсеке был земляной.

— А… — сказал Болеслав.

— Закройся руками, будто не можешь больше слушать и смотреть, — шепнула бабка. — Смирись!!.. Охрану снаружи мы берем на себя, но человека в проходе уберешь сам, когда он принесет тебе ужин. Ключ от внешней двери у него. Завтра к вечеру. Для тебя будет лошадь и охрана. Смирись! — и бабка замахнулась на Болеслава, а тот закрылся.

— Э… — сказал он. — Кто ты?

— Смирись! Неустрашимые никогда не отступают от своих слов. Предслава будет твоя. Святополк тебе это обещает. Попил кровушки, аспид!!! В будущем месяце ты предпримешь большой поход на Хайнриха Второго. Победишь ты или нет — не важно. Важно, чтобы Хайнрих сосредоточил все силы у твоих границ. Смирись!!!

Она еще некоторое время стращала Болеслава, а потом охране надоело, и бабку выпроводили.

Всю ночь Болеслав думал о побеге, щупал нож, пристроенный в сапоге, лежал на соломе, не раздеваясь. Наступило утро. Ему принесли хлеба и воды. Он посмотрел в глаза человеку, которого вечером ему предстояло убить — не в бою, не в поединке, но в неловкий момент, ударом в спину, скорее всего. Парень оказался молодой и симпатичный, из каких-то северян, возможно из Турова или Ростова.

До полудня Болеслав не находил себе места, мучился, напряженно думал, даже грезил наяву. Страшные картины вставали перед глазами. Вот он убивает охранника, ищет связку ключей, а ее нет нигде! Он бежит по проходу к внешней двери, а там охрана только что расправилась с пришедшими его вызволять. Но дверь не открывается. Тогда охрана таранит дверь бревном, и Болеслав ждет, когда они ворвутся в проход. Или же — ключи есть, он пытается бежать, но оступается, падает, стукается головой и на несколько минут теряет сознание, а в это время прибывают подкрепления, люди Добрыни расправляются со всеми, и с ним тоже. Его везут в Киев, бросают в темницу в детинце, казнят, или даже просто растягивают для порки на площади.

Кто такая эта бабка Крольчиха? Переодетый наемник Неустрашимых?

В полдень дверь отворилась снова и на пороге возник собственной персоной великий князь Владимир с обнаженным свердом. Встав возле двери и опираясь на сверд, он сказал холодно и сухо:

— Иди.

Болеслав подумал, что план побега раскрыт. Либо его намерены перевезти в другое место, либо это конец. Он поднялся с соломы и прошел мимо Владимира, все время мысленно примериваясь — нельзя ли прыгнуть вбок и отобрать сверд. Оказалось, нельзя.