Впрочем, грибы оказались хотя и не деликатесом, но все-таки вполне съедобной пищей. Пан Кшиштоф моментально управился со своей порцией и принялся набивать трубку, благосклонно кивая в такт словам княжны, рассказывавшей о своих приключениях. Сочувственно улыбаясь, он между делом раздумывал о том, как лучше поступить с девчонкой: зарезать ее, как свинью, или просто бросить на произвол судьбы.

- Ну, а вы? - закончив свой рассказ, задала княжна вопрос, который давно вертелся у нее на кончике языка. - Что было с вами? Где Вацлав?

- Убит, - небрежно обронил пан Кшиштоф и тут же, спохватившись, придал лицу похоронное выражение. - Как это ни прискорбно, мой кузен погиб в схватке с лесными бандитами. Полагаю, княжна, что это сделал кто-то из ваших крестьян.

- Но как же... Нет, я не верю, - с неожиданной твердостью заключила княжна. - Не обижайтесь, пан Кшиштоф, я вовсе не обвиняю вас во лжи. Просто вы уже однажды ошиблись, могли ошибиться и в другой раз. К тому же, мои крестьяне... нет, они не могли просто так убить ни в чем не повинного человека.

- Мне жаль, княжна, - сказал пан Кшиштоф, мысленно проклиная черта, который дернул его за язык и заставил ввязаться в этот ненужный спор, - но мой кузен, как и я, был одет в мундир французского драгуна. Вероятно, нас приняли за мародеров, у которых мы, кстати, отобрали одежду, лошадей и оружие. В него попали сразу, я видел, как он упал и как к нему подбежал какой-то человек с топором... Мне самому с огромным трудом удалось отбиться, уложив на месте не менее пятерых мерзавцев.

- Все равно, - упрямо повторила Мария Андреевна, - здесь наверняка какая-то ошибка. Вы что-нибудь не так поняли, не заметили чего-нибудь... Я понимаю, был бой, схватка, вы рубились с... Не знаю, но я чувствую, что Вацлав жив.

Пан Кшиштоф с большим трудом подавил вспыхнувшее раздражение. Она, видите ли, чувствует! Впрочем, сказал он себе, мне нет никакого дела до того, что эта девчонка выдает желаемое за действительное. Она чувствует... Да на здоровье! Ее чувства, как и она сама, не имеют никакого отношения к делу. Не спорить же с ней, в самом-то деле - еще, чего доброго, начнет подозревать, что я не горю любовью к своему кузену...

- Вы устали, княжна, - сказал он участливо, - вам просто необходимо отдохнуть. Теперь, когда чудотворная икона спасена, осталось всего ничего добраться с нею до Москвы. Для этого лучше всего двигаться по ночам, но сейчас вы должны уснуть. Один день ничего не решит, зато я буду уверен, что вы не свалитесь от истощения по дороге. Это было бы преступлением с моей стороны - дать вам довести себя до такого состояния.

- Нам надо торопиться, - ответила княжна, с заметным усилием ворочая языком, - но я вижу, что вы правы. При одной мысли о том, чтобы встать, у меня начинает болеть все тело.

- Вот видите! - воскликнул пан Кшиштоф. - Конечно же, я прав! Я, позволю себе заметить, старый солдат, и я сразу вижу, когда человек нуждается в отдыхе. Да и лошадям небольшая передышка не повредит.

Он отвязал от лежавшего поодаль седла шинельную скатку, расстелил ее на земле и деликатно отвернулся, попыхивая трубкой, пока княжна устраивалась на ночлег. Вскоре до его слуха донеслось ровное глубокое дыхание Марии Андреевны, свидетельствовавшее о том, что княжна крепко уснула.

Между тем окончательно стемнело, в небе зажглись звезды, и над верхушками леса поднялась почти полная луна. Пан Кшиштоф больше не подкидывал в костер хвороста, и тот потух, оставив после себя только тускло светящееся красное пятно, обрамленное по краям белым пеплом. Яркий лунный свет окрасил весь мир в два контрастных цвета - черный и голубовато-серебристый. Завернутая в облепленную болотной грязью женскую накидку икона лежала на виду, притягивая к себе взгляд пана Кшиштофа. Огинский набил трубку, выкатил из костра уголек и закурил, вслушиваясь в дыхание княжны и пытаясь понять, не притворяется ли она. Слова Марии Андреевны о том, что она не верит в гибель Вацлава, поселили в душе пана Кшиштофа смутную тревогу. Если она позволила себе открыто усомниться в его словах, то в мыслях княжна могла пойти гораздо дальше и заподозрить пана Кшиштофа в чем угодно. А вдруг она ему больше не верит? Вдруг произошло что-то, что помогло княжне разглядеть его истинное лицо? Например, этот чертов француз, капитан Жюно, мог между делом, просто для поддержания разговора, проболтаться о письме Мюрата... Ведь недаром первым движением княжны при виде пана Кшиштофа была попытка убежать! Кто знает, чего она испугалась - французского мундира или того, кто был внутри этого мундира?

Одним словом, на пане Кшиштофе горела шапка.

Он просидел у погасшего костра не меньше часа, давая княжне как следует погрузиться в сон. Когда дальнейшее бездействие сделалось уже нестерпимым, Огинский осторожно поднялся и на цыпочках подошел к Марии Андреевне. Он помахал ладонью у нее перед лицом, пощелкал пальцами и даже замахнулся на нее кулаком, рассчитывая, что, испугавшись этого жеста, княжна перестанет притворяться. Все эти ухищрения не возымели никакого действия - княжна продолжала как ни в чем не бывало лежать с закрытыми глазами и ровно, глубоко дышать через нос. Оставалось только признать, что она либо действительно спит, либо обладает совершенно стальными нервами, в чем пан Кшиштоф, всегда несколько свысока смотревший на женщин, склонен был сомневаться.

Пятясь и не спуская с княжны настороженных глаз, пан Кшиштоф подошел к лошадям и одну за другой оседлал обеих. Он решил оставить княжне жизнь, но добавить к этому по-королевски щедрому дару еще и верховую лошадь пан Кшиштоф не собирался. Лишняя лошадь могла понадобиться ему самому - в крайнем случае, ее можно было кому-нибудь продать. Покончив с этим делом, он снова присмотрелся к княжне и нашел, что она по-прежнему спит. Видимо, девица и в самом деле смертельно устала. Наверное, она не проснулась бы, даже если бы пан Кшиштоф бил над ней в полковой барабан, но проверять это предположение на практике у Огинского не было ни малейшего желания.

Осторожно присев, он коснулся пальцами иконы, пробежал ими по шероховатой ткани, не глядя, откинул край материи и только после этого повернул голову. Наученный горьким опытом, он больше не хотел покупать кота в мешке и хотел убедиться, что берет именно икону, а не что-либо иное.

Это была она. Даже в рассеянном лунном свете пан Кшиштоф различил фигуру конного витязя в плаще, попиравшего мерзкого змия; различил он и еще одну деталь, которой ранее не было на иконе, а именно пулевое отверстие в ее правом верхнем углу. Заметив на дне оставленного пулей углубления холодный блеск металла, пан Кшиштоф с невольным уважением посмотрел на княжну: да, девчонке пришлось потрудиться, чтобы сделать за него всю грязную работу.

Более не осторожничая, пан Кшиштоф резким движением запахнул накидку и поместил икону в седельную сумку. В другой сумке, завернутый в окровавленную парчу, лежал золотой оклад. Затянув ремень сумки, пан Кшиштоф на секунду припал головой к луке седла и закрыл глаза, не в силах поверить своему счастью. Ему было страшно даже подумать о том, что всего несколько дней назад икона точно так же лежала в седельной сумке, а он, чистый, сытый, счастливый и довольный собой, прямой дорогой ехал навстречу Мюрату навстречу богатству, уважению, почету... Видимо, какие-то высшие силы все-таки пытались препятствовать ему в этом деле, как препятствовали всегда и во всем, иначе отчего бы из всех возможных случайных встреч ему выпала именно встреча с ненавистным кузеном? Да, подумал пан Кшиштоф, на Вацлаве я крепко споткнулся, но, слава всевышнему, теперь все это осталось позади - и Вацлав, и этот индюк Жюно, и княжна...