— Шарлен, ты что? Это же твое обручальное кольцо.

Она рассмеялась:

— Ну, на тостады[407]на какое-то время нам хватит.

— А как насчет его сентиментальной ценности?

— Шутишь, что ли? — она стянула кольцо с пальца. — Ненавижу эту хреновню. Я его носила только потому, что он настаивал. Как-то пригрозила, что спущу его в унитаз. Он сказал, что если я это сделаю, то он отрежет мне пальцы на ногах и отправит вслед за кольцом.

— Да уж, ну и характер у него был, ничего не скажешь, — я взял у нее кольцо и внимательно осмотрел камень под лампой. — Сколько в нем карат?

— Семнадцать целых и девятнадцать сотых.

Я присвистнул.

— Ни одного изъяна. Можно продать его в Мексике и несколько лет жить припеваючи.

Она забрала кольцо обратно:

— Ну-у, — заговорила она голоском застенчивой идиотки, — и куда же мне его припрятать, чтобы он был в целости и сохранности?

Я рассмеялся:

— Даже не знаю, где будет достаточно безопасно. Этих мексиканских таможенниц в латексных перчатках так просто не обдурить.

— Я думала, они обыскивают только тех, кто въезжает в США.

Я прижался ногой к ее ноге:

— Думаю, найдется немало людей, которые придумают какие угодно предлоги, чтобы обыскать тебя. — Я заметил, что на ее лодыжке ничего нет. — А где твой ножной браслет?

— Не знаю. Потеряла где-то. — Она вложила кольцо мне в руку. — Пожалуй, пусть оно побудет у тебя.

— Интересно, а я-то где его спрячу?

— Ну пожалуйста. Не надо опять пошлить.

— Ты права. До сих пор мы проводили вечер со вкусом. Ни к чему портить его, — я обнял ее. Она прижалась к моей груди. — А что мы будем делать, когда деньги кончатся?

— К тому времени я получу свою долю за поместье. Мне должны будут выплатить половину, независимо от того, что написано в его завещании. Такой в Калифорнии закон.

— Перед тем, как произвести выплату, Шарлен, они могут захотеть услышать от тебя ответы на несколько вопросов.

— На то, что мы получим за кольцо, мы сможем нанять какого-нибудь адвоката из «Century City», чтобы он пробился через все эти формальности.

— У адвокатов есть дурная привычка пробиваться через формальности очень медленно. А, ну да, если будет хуже некуда, я всегда смогу найти работу в Энесенаде, буду собирать конский навоз. Грязноватая работка, зато честная.

— Там есть радиостанции, которые ведут трансляцию и на Лос-Анджелес.

— Верно. Например, одна из них Федеральную комиссию связи США доводит до бешенства. Выкачивает около ста тысяч ватт и перешибает передачи отличных музыкальных станций, лезет прямо в эфир. Типа едет какой-нибудь придурок по трассе на своей «кордове», тащится под скрипичную версию «Feelings»[408]— и вдруг ХУМ! «Angry Samoans» орут «You Stupid Asshole».[409]

— Что ж, — мягко сказала она, — туда тебе и дорога.

— А как насчет тебя? Ты сможешь спеть «Люби меня сегодня ночью» на испанском?

— Я знаю «Гуантанамеру».[410]

— Круто. Ты могла бы выступать в «Хилтоне» в Манагуа.

— А почему бы и нет? Стану чем-то вроде марксистской Сьюзанн Сомерс.[411]Наберу отряд кубинских солдат, чтобы носили меня на плечах.

Мы оба засмеялись.

— Ну, если уж совсем плохо будет, — сказал я, — я всегда смогу устроиться жиголо где-нибудь в Акапулько…

— Может быть, если глаза в порядок приведешь.

— А ты можешь написать бестселлер о твоей жизни в качестве пленницы на Малибу.

— Точно-точно. Новый жанр. Рок-готика.

Мы снова рассмеялись. Я был счастлив, что мы вообще могли смеяться.

Некоторое время мы смотрели новости по кабельному каналу; но для выпусков местных новостей было уже поздновато. Были сообщения о пожарах в Лос-Анджелесе, но все они были общими и на несколько часов устарели. Новостей о встрече выпускников раньше утра можно было не ждать.

Появилась Луиза — поинтересовалась, не хотим ли мы есть (мы не хотели), и показала нам помещение, которое назвала «комнатой Аладдина». Игорных автоматов или портретов Уэйна Ньютона[412]на черном бархате там не было — но если что, картины они бы не испортили. Комната была пестрой, как сцены в фильме с Джоном Холлом и Марией Монтес.[413]

Я пригасил свет розовых и голубых светильников.

Пока Шарлен принимала душ, я тихонько сходил в кухню за пивом. Проходя на обратном пути мимо спальни Луизы, я увидел, что она в постели, с этим ее молодым приятелем. Он обнимал ее сзади, на его бицепсе был вытатуирован какой-то демон. Лица его я не видел, но на миг был потрясен — мне показалось, что он плачет. Луиза поглаживала его по руке, словно успокаивала.

Возможно, он всего лишь был простужен. У меня мозги до сих пор были настолько набекрень, что я вообще не очень понимал, что происходит вокруг меня.

Мы с Шарлен лежали обнаженными на кровати, под пологом, слегка касаясь друг друга, и несколько часов разговаривали. Сперва мы оба были напряжены; возможность совместного будущего казалась весьма реальной. Я мог найти работу на одной из радиостанций Мексики. Неминуемая дурная слава могла даже оказаться мне на пользу. Вырученными от продажи кольца деньгами мы могли откупиться от властей — и навсегда избавиться от угрозы выдачи. Шарлен могла снова начать записываться, уже сама. Она могла бы петь собственные песни, найти себе продюсера или сама стать собственным продюсером, выбирать музыкантов, с которыми сама хотела бы работать. Я так и видел ее новую карьеру, развивающуюся, наконец, мощно и неодолимо. Я знал, что она смогла бы. Она была сильной. Ей очень долго приходилось бороться за выживание.