И вот происходит нечто особенное, случайная встреча. Нежданно-негаданно, откуда ни возьмись является Тоби Уайтейкер. И начинает говорить об Аппер-Бикли, о Бобе и Бидди. Эта встреча разбудила в Джудит воспоминания, лежавшие под спудом долгие месяцы. Она отчетливо вспомнила день, когда Тоби приехал за ее дядей. Она и Боб как раз вернулись с прогулки — гуляли с Мораг в полях, — и дядя был в своем деревенском твидовом пиджаке и старых башмаках…

А теперь — «Густой багрянец» Бинга Кросби. Эта песня странным образом соединилась с последними днями лета 39-го года. Афина привезла из Лондона пластинку с этой записью и постоянно крутила ее на радиоле в большой гостиной.

И я в полуночной тиши

Тебя прижму, как прежде, к сердцу.

Джудит подумала о том групповом портрете, который так и не был написан, но всегда представлялся ей законченным полотном, вставленным в раму и висящим на некой воображаемой стене. «Перед обедом. Нанчерроу, 1939 г.». Зеленая лужайка, голубое небо, море, ветер колышет кромку зонта от солнца, тень его лежит на траве, И фигуры людей — одни расположились в шезлонгах, другие сидят по-турецки на клетчатых пледах. В тот момент они все были вместе, беззаботные и счастливые с виду, но каждый — со своими тревогами и опасениями, и у каждого на душе тяжким грузом лежало предчувствие надвигавшейся войны. Понимал ли тогда хоть кто-нибудь из них, какой удар война нанесет по их жизни, как она разъединит и разбросает их по всему свету? Джудит переводила мысленный взор с одного человека из той маленькой компании на другого.

Первый, конечно, Эдвард. Очаровательный баловень судьбы, всеобщий любимец. Мертв. Погиб в битве за Британию, немцы подбили его самолет. Никогда уже не вернется он в Нанчерроу, никогда ему больше не наслаждаться покоем и летним солнцем на лужайке..

Афина. Прилежно трудится над венком из маргариток. Блестящая белокурая голова, обнаженные темно-медовые предплечья. Еще даже не помолвлена с Рупертом Райкрофтом. Теперь ей уже двадцать восемь, а Клементине пошел шестой год, и девочка почти не видела своего отца.

Руперт. Развалился, выставив острые колени, в шезлонге. Образцовый гвардейский офицер, высокий, с твердыми, волевыми чертами лица и характерной медлительностью речи; удивительно самоуверенный, но без всякой позы. Он уцелел в Северной Африке, потом воевал в Сицилии; казалось, сама судьба хранит его… но в Германии, вскоре после того как войска союзников перешли Рейн, он был тяжело ранен и в конце концов очутился в каком-то военном госпитале в Англии, где ему ампутировали правую ногу.

Эту сокрушительную новость Джудит узнала из письма Дианы, которая, несмотря на потрясение, с трудом сдерживала свою радость — ведь зять, по крайней мере, остался жив.

Гас Каллендер. Серьезный, сдержанный молодой шотландец, друг Эдварда. Студент-технарь, художник, солдат, он едва только вошел в их жизнь и тут же исчез, пропал без вести в ожесточенных боях при попытке отстоять Сингапур. «Он погиб», — упрямо твердила Лавди, — и как ее родителям было не поверить в это, когда она ждала ребенка от Уолтера Маджа. Да и кому как не ей было знать, жив Гас или нет. К тому же, речь шла о ее счастье и благополучии, и Диана с Эдгаром хотели, чтобы она осталась возле них навсегда. Итак, Гас мертв. Казалось, одна только Джудит еще сомневается в этом. Она сомневалась до самой свадьбы Лавди, а после уже не было смысла поддерживать огонек надежды. Лавди сделала свои выбор. Теперь она жена корнуолльского фермера и мать Натаниеля — самого здорового, самого своевольного, капризного и самого горластого малыша из всех, кого Джудит доводилось видеть. Имя Гаса больше не упоминалось. Он ушел в небытие.

И наконец последний. Джереми Уэллс.

До Джудит доходили вести о нем. Он благополучно прошел битву за Атлантику и теперь был послан на Средиземное море. С той самой ночи в Лондоне, в доме Дианы, она не получила от него ни строчки. Джудит убеждала себя, что он сам захотел уйти из ее жизни, но иногда, в такие минуты, как сейчас, ей безумно хотелось, чтобы он был рядом, хотелось увидеть его простое лицо, от которого на душе становилось спокойно, поговорить. Может быть, однажды его занесет случайно в Тринкомали?.. И все-таки, даже если это случится и он ее разыщет, что они смогут сказать друг другу, после того как столько лет не поддерживали связи? Им было бы только неловко вдвоем. Время залечило рану, которую он нанес ей, но душевная боль научила ее осторожности. И Джудит решила не бередить старые раны.

— Джудит Данбар здесь?

Внезапно раздавшийся голос вывел ее из задумчивости. Она пошевелилась и только теперь заметила, что уже стемнело. Солнце быстро зашло, и за открытыми ставнями из пальмового листа сумерки сгустились до сапфировой синевы. К ее кровати подошла девушка в брюках защитного цвета и рубашке с длинными рукавами; очки в роговой оправе, темные волосы коротко острижены.

Дгкудит узнала ее — старшина Энн Докинс, она работала в финансовой части и славилась своим сочным произношением кокни.

— Я тут… — Джудит села на кровати, не считая нужным прикрыть полотенцем голую грудь.

— Жутко извиняюсь, что потревожила, я тут взялась за свою почту и гляжу — письмо вам. Я, видно, прихватила по ошибке со своими. Подумала, лучше будет сразу вам занести…

Она передала Джудит пухлый, объемистый конверт. Джудит взглянула на адрес, узнала почерк Лавди, и по спине у нее пробежал холодок. Какое совпадение! Сначала Тоби Уайтейкер, потом — «Густой багрянец», и теперь — письмо от Лавди. Очень странно. Лавди вообще редко писала письма, и последнее письмо от нее было несколько месяцев назад. Только бы не случилось ничего плохого.

Энн Докинс все еще стояла над ней, продолжая сыпать извинениями.

— …Вот дура-то… растормошила человека… о чем я только думала.

— Ничего страшного, честное слово. Спасибо, что принесли. Наконец Энн ушла. Джудит проводила ее глазами, потом взбила

подушки, привалилась к ним спиной и вскрыла конверт ногтем большого пальца. Внутри лежало несколько сложенных листков почтовой бумаги. Мошкара лезла в лицо. Джудит распустила москитную сетку, развернула письмо и начала читать.

«Лиджи,

Роузмаллион.

22 июля 1945 г.

Дорогая Джудит, только не пугайся. Ты, конечно же, думаешь, что случилось что—нибудь ужасное, но не волнуйся, никаких дурных новостей не будет. Мы с Натом только что вернулись из Дауэр-Хауса — ходили на чай. Без тебя там было очень непривычно, и я так по тебе заскучала, что решила написать. Ham, слава Богу, уснул, а Уолтер ушел в паб выпить пива с приятелями. Ham — не у себя в кроватке, а на диване, прямо здесь на кухне. Стоит мне положить его в кроватку, он вопит и вылезает обратно, так что я обычно его не трогаю — пусть заснет, — а потом несу на руках в спальню. Ох, и тяжеленный же он! Ему уже два с половиной года, и ты бы видела, как он вырос. Черные волосы, очень темные глаза, неисчерпаемая энергия и непокорный нрав. Домой его калачом не заманишь, даже в проливной дождь рвется на улицу и больше всего любит ездить на тракторе со своим отцом. Сидит у Уолтера на коленях, часто так и засыпает, а Уолтер на него внимания не обращает, просто делает свое дело. Прилично себя ведет, только когда мы в Нанчерроу, потому что побаивается папчика и, разумеется, Мэри Милливей, которая не спускает ему с рук ни одной проделки.