Тремейн ответил ему пристальным взглядом. И увидел пару прищуренных пытливых глаз, острый крючковатый нос, лицо с тонкими, но резкими чертами, морщинистое и хитрое. Обладатель его был в спортивном пиджаке и серых фланелевых брюках. Мысленно Мордекай Тремейн перенесся обратно в «Страну роз» и услышал голос Джеффри Маннинга: «Коротышку с лицом как у хорька, в серых фланелевых брюках и спортивном пиджаке…»

– Спасибо.

Хорек, похоже, завершил осмотр и повернулся к живой изгороди. Тремейн сообразил, что незнакомец отошел от лесенки, ведущей к калитке для перехода через изгородь вокруг полей, и туда же собирался вернуться. Тремейн застыл в нерешительности. Вне всяких сомнений, это и есть тот человек, о котором говорили в гостиной: тот самый, кто спрашивал про Филиппа Хэммонда и при упоминании о котором Карен Хэммонд невольно выдала свой страх – или, по крайней мере, сильное волнение. И незнакомец явно следил за ней, а огонька попросил, чтобы разглядеть человека, с которым она говорила.

Тремейн уставился на темную фигуру у лесенки.

– Славная ночь.

– Да. Спасибо за огонек.

Хорек недвусмысленно дал понять, что не намерен продолжать разговор. Поскольку настаивать означало бы возбудить у незнакомца подозрения и в итоге ничего не добиться, Тремейн с сожалением пожал плечами и прошел мимо.

Несмотря на всю таинственность этой двойной встречи, думал он не о мужчине, с которым только что расстался, и даже не о Карен Хэммонд. В сущности, он временно забыл о них, не успев сделать и десятка шагов.

Некая мысль засела у него глубоко в голове с тех пор, как он покинул «Страну роз», и теперь свербела, тревожила, не давая покоя. С Бойсом он не поделился ею, потому что не сумел выразить словами. Но теперь Тремейн вдруг понял, в чем дело. Разгадка тайны, позабытой на время, явилась к нему сама собой.

Как наяву, он снова услышал разговор Мартина Воэна и Говарда Шеннона. Услышал опять, как рослый мужчина рассказывает о грозе, обрушившейся на Лондон, как шутит о капризах погоды английским летом, когда грозовые тучи разверзаются без предупреждения, и как спрашивает: «Надеюсь, вы не попали в число тех, кому не повезло, Шеннон?»

А потом услышал ответ Шеннона. Его слова о том, что худшее миновало его, поскольку он поймал у вокзала такси.

Так вот в чем все дело! Вот она, фальшивая нота!

В то время Мордекай Тремейн сам находился в Лондоне и знал, что во всем городе не пролилось ни единой капли дождя.

Далмеринг очутился в центре внимания публики. С первых полос ежедневных газет история убийства Лидии Дэр подавала знаки миру суетливых человечков, из анонимной толпы которых жестокая смерть вырвала одного. По времени это преступление совпало с периодом затишья во внутренней и внешней политике, и утренние газеты раздули из эпизода криминальной хроники сенсацию. Главных заголовков оно не удостоилось, но, судя по обилию деталей, фундамент для продолжительных и подробных отчетов о следствии уже был заложен.

На следующий день после прибытия в «Страну роз» Мордекай Тремейн после завтрака удалился в сад, прихватив с собой полдюжины номеров самых авторитетных лондонских газет. Джин Расселл предугадала его желание прочитать как можно больше мнений, которые наверняка будут высказаны по поводу убийства, и спросила у хозяина местного газетного киоска (он же был бакалейщиком и аптекарем; в тихую заводь Далмеринга еще не успела проникнуть специализация) все газеты, какие у него только нашлись. Несмотря на ожидание повышенного спроса, киоскер с благодарностью исполнил ее пожелание.

Утро выдалось чудесное – в лучшем смысле этого привычного выражения. Солнце поднялось в чистое голубое небо, и хотя легкий намек на излишнюю ослепительность мог бы послужить предостережением о досадной дневной жаре, в настоящий момент деревня с наслаждением купалась в теплых и ласковых лучах.

Извинившись, что вынужден предоставить гостя самому себе, Пол Расселл удалился в свою приемную – навстречу сегодняшней порции грудных хрипов, мышечных ревматизмов и бесчисленных, хоть и привычных, мелких недомоганий, какими изобилует жизнь врача общей практики. Тремейну осталось лишь посочувствовать другу. Он знал, что Пол предпочел бы жизнь ученого, увлекательное времяпрепровождение с микроскопом в лаборатории, радостный трепет в обретении и шлифовке навыков поиска мельчайших организмов, угрожающих разрушить чудо человеческого нерва, кости или мышцы, и победу, одержанную над очередным малопонятным проявлением болезни. Но финансовая ситуация и ответственность в браке вынудили Пола заменить микроскоп стетоскопом и расстаться с туманной перспективой славы ученого-медика ради стабильного, хоть и не особо вдохновляющего, дохода врача-терапевта.

Тремейн расположился в шезлонге и приступил к чтению. Как и ожидалось, ничего нового из газет он не почерпнул. Репортеры были осведомлены лишь о тех фактах, какие он знал и сам, и он не сомневался, что в целом знает гораздо больше, чем они. Однако чтение придало мыслям желаемое направление, облегчило размышления в той манере, которая для этого требовалась.

Тремейн вынул трубку и немного неловко раскурил ее. Как обычно, этот процесс стоил ему трех спичек и обожженного пальца. Трубку он курил из принципа. В течение длительного времени его курение было ограничено тремя ритуальными сигаретами в день после еды. Освоить трубку ему не удавалось: при каждой попытке желудок поднимал бунт, – однако Тремейн не сдавался. Без трубки никак нельзя. Он считал, что именно курения трубки ждут от детектива. В конце концов он укротил свою природу до такой степени, что мог в процессе курения сохранять самообладание, но подлинно профессионального удовольствия ему по-прежнему недоставало и постоянным источником раздражения, придавшим ему вид дилетанта, оставались его неизменно неуклюжие старания уплотнить и поджечь табак. Порой дым, жгучей волной хлынув Тремейну в горло, вызывал неудержимый приступ кашля.

Вот и сейчас он закашлялся. А когда поднял голову, то увидел, что на него смотрит Джин, и в ее глазах мелькают насмешливые искры.

– Дрянной табак, – объяснил Тремейн. – Не удалось купить ту марку, какую я обычно курю.

Лукавый блеск в ее глазах сменился широкой улыбкой.

– Не обращайте на меня внимания, Мордекай, – посоветовала Джин снисходительным тоном женщины, знающей о том, что в душе большинства взрослых мужчин живут вечные мальчишки. – Я привыкла наблюдать за Полом. Ему нравится выкурить трубочку, когда викарий заходит обсудить дела прихода. Он говорит, что это придает ему достоинства.

Мордекай Тремейн обвел взглядом руины воображаемых оборонительных стен, которыми окружил себя, уловил юмор ситуации и тоже улыбнулся:

– Только не выдавайте меня, Джин. Я играю в великого детектива.

Он прилежно попыхивал трубкой, позволив мыслям свободно блуждать и без спешки перебирать в памяти действующие лица драмы. Карен Хэммонд, Говард Шеннон… Мартин Воэн.

Воэн. Ему вспомнился этот рослый и крепкий мужчина – властный, какой-то безжалостный. Словно наяву, Тремейн увидел, как крепкие пальцы Воэна сжались на калитке, преграждающей вход на тропу, где убили Лидию Дэр. Воэн выглядел человеком, страсть которого могла с легкостью разорвать оковы самообладания и довести его до крайности, человеком, кому жилось нелегко, и отчасти поэтому способным бурно отреагировать на любое эмоциональное напряжение. Но зачем ему убивать Лидию Дэр? Тремейн выпустил облачко дыма и признал, что этого он не понимает.