а потому и в ясную, и в дождливую погоду, и в зной, и в холод, и в бурю, и в непогодь должен был останавливаться под открытым небом или под парусинной палаткой. Питался я, когда посчастливится, коровьим, овечьим и козьим молоком, иногда одними кореньями (кандык и сарана), по большей же части чаем и хлебом. Но самым худшим было частое спотыкание моей Россинанты, которое кончалось для меня почти так же неприятно, как и борьба знаменитого Ламанческого рыцаря с ветряными мельницами.

Естественно, что таковое путешествие богато по преимуществу воспоминаниями об ушибах, синяках, насморках, зубных болях и т.п., но стоит ли говорить о таких мелочах в деле, которое могло завершиться даже пленом у китайцев. Переход через китайскую границу без разрешения начальства для русского чиновника весьма опасен, и, кроме ученого путешественника, едва ли кто и отважится на этот подвиг. Но зато наши золотопромышленники нередко сходятся с своими китайскими соседями по ту и по сю сторону границы, что и навело меня на мысль выдать себя у сойотов за золотопромышленника, который, долго блуждая в горах, решился, наконец, поискать гостеприимства в соседнем государстве. Сойотский дарга принял меня с отверстыми объятиями и тотчас же принялся расспрашивать о здоровье «Белого хана», о благосостоянии народа и скота в России, о процветании трав, о погоде и т.д. Засим он поведал мне, со своей стороны, что и «Великий хан», или его китайское величество, находится в вожделенном здравии, что все его подданные вполне счастливы и довольны, что скот множится, травы растут, солнце светит, что, одним словом, Далай-лама — Бог милосердный[211] ко всем и во всем. Обменявшись приветствиями, мы затянулись несколько раз из трубки дарги, понюхали из моей табакерки и сделались такими друзьями, что дарга тут же подарил мне козий мех, а я отдарил табакеркой. Все это произошло перед моей палаткой вскоре после моего прибытия в Китайскую империю. На следующий день я отправился к нему с визитом, но он уже забыл совершенно вчерашнюю нашу дружбу и грозил мне пленом, если я немедленно не возвращусь за границу. Что мне было тут делать? Я зазвал даргу к себе в палатку и подарил ему кусок красного сафьяна, за что и получил позволение помедлить в небесной области, покуда отдохнут мои люди и лошади. Еще до этого я нанял несколько бедняков, которые и день, и ночь были к моим услугам и охотно рассказывали все, что мне хотелось знать. Покончив с ними, я сел на лошадь и весело поехал назад через Саянские горы.

К путешествию в Китай меня побудило желание добыть какие-нибудь достоверные сведения о сойотах — народе, который Паллас, Клапрот и многие другие считали остатком далеко распространенного самоедского племени. К несчастью, это предположение, столь важное для исторического исследования, оставалось так долго одним только предположением, что сойоты и соплеменники их забыли, наконец, язык свой и совершенно утратили свою народность. Теперь все сойоты говорят почти тем же тюркским наречием, как и минусинские татары, и весьма вероятно, что и в старину большая часть сойотов были чистые тюрки, или татары. К этому я должен еще заметить, что слово сойот, или, правильнее, соян (саян), имеющее у сойотов значение родового названия, у минусинских татар употребляется как собирательное и обозначает почти все племена, бродящие в Саянских горах. Что многие из этих племен самоедского происхождения — я надеюсь доказать впоследствии яснейшим образом, теперь же замечу только мимоходом: 1) что многие сойотские названия племен встречаются и у самоедов, 2) что сойотское племя маттар, по преданию, происходит от известных маторов, которые первоначально были, бесспорно, самоеды; 3) что другое племя, называемое тот, в старину говорило одним языком с койбальским племенем кёллэр, сохранившим и до сих пор несколько слов своего прежнего самоедского языка; 4) что и в самом сойотском языке встречается много самоедских слов и особенностей.

До сих пор я не сообщал вам о сделанном мною открытии, что некоторые койбальские племена одного происхождения с енисейскими остяками (см. выше). С одним из этих племен я встретился еще на Абакане, но тогда и не подозревал его остяцкого происхождения, тем более что оно носило самоедское название Бай, или Байгадо. Но на реке Тубе меня поразило племенное койбальское название Кайденг, корень которого, очевидно, остяцкий. Но у этого племени не осталось никаких воспоминаний о старине, потому что оно дважды утрачивало уже родной язык свой и затем обрусело совершенно. На реке Солбе я встретил, однако ж, наконец несколько человек племени Бай, помнивших еще кой-какие слова своего прежнего языка, и все эти слова были чисто остяцкие. Между тем и история, и предания свидетельствуют, что часть племени Кайденг платила дань Китаю; то же рассказывают и енисейские остяки о многих племенах, которые во время знаменитого прорыва Саянского хребта остались по ту сторону его. Но и эти племена отатарились, и между сойотами их даже труднее отыскать, чем самоедские. Между тем не подлежит никакому сомнению, что как самоеды, так и енисейские остяки вышли из упомянутой горной системы. Саянские таскили были, кажется, родиной даже и финского племени, если только таковой вывод позволителен из множества названий местностей. Из них я приведу только весьма замечательное название реки Маджар.

В антикварном отношении в последнее время я приобрел несколько важных сведении. Так, сойоты рассказывали мне, что их ламы и доселе еще делают на камнях надписи, подобные встречающимся в Минусинском округе; что чудские могилы принадлежат их древним героям. Последнее предание существует и у татар. Необыкновенные камни, называемые русскими курганами и маяками, а татарами obalar или koosalar, я давно уже принимал за языческие идолы, и в этом предположении я убедился вполне у сойотов, которые до сих пор преклоняют колена перед всяким большим камнем, перед всякой грудой камней. Мои археологические разыскания приводят меня все более и более к заключению, что древние памятники минусинского округа большей частью монгольского, киргизского и татарского происхождения и только весьма немногие — самоедского и остяцкого.

V

Асессору Раббе. Деревня Тес. 5 (17) августа 1847 г.

На этот раз я хотел написать тебе порядочное письмо, но «злой рок или демон, который никогда не дремлет» устроил так, что едва я успел окончить письмо к Шёгрену, как ко мне вошел один из золотопромышленников. Этот господин откупорил для меня не одну бутылку шампанского, следовательно, имел право ожидать и с моей стороны приличного угощения, потому что в этой стране в страшном ходу финская пословица: «подарок за