я и отправился в следующее же утро далее вместе с несколькими казаками и золотопромышленниками. Дорога шла сначала через гору Чокур, далеко известную своими ужасными пропастями. Миновав их без всяких особенных приключений, мы добрались к вечеру до реки Амыла и продолжали наше путешествие вверх по этой реке. Здесь нам не мешали ни ели, ни горы, но, несмотря на то, золотопромышленники считали эту часть дороги самой трудной, потому что приходилось перебираться через груды камней, имея постоянно в виду весьма легкую возможность скатиться в реку. Как ни пустынен этот берег, в некоторых местах я замечал, однако ж, как мне казалось, следы старой дороги, проложенной, вероятно, маторами, потому что, по преданию, по Амылу жили некогда многочисленные семьи маторов, занимавшихся звероловством в горах и рыболовством в реках. Племя это исчезло, и путешественник встречает теперь по Амылу только редкие шалаши из сена или бересты, которые осенью дают приют русским рыболовам, летом же стоят пустые, а весной по большей части сносятся полою водой. На этот раз три из них были, однако ж, заняты казаками, расположенными по Амылу для ловли многочисленных беглецов с золотопромывален.

Перебравшись через гору Чокур, мы вскоре добрались до одного из этих казацких балаганов. Здесь, по обыкновению, вечером устроилась серенада, с рассветом же мы снова оседлали лошадей и двинулись далее. По множеству крестных знамений, которые православные спутники мои делали перед отъездом, я заключил, что нам предстоял трудный день, может быть, вследствие бывшего дождя и дурной дороги, а может быть, и потому, что нам два раза приходилось переезжать через Амыл, а переправа эта считалась весьма опасной как по быстроте, так и по глубине его. При первом же броде на некоторых золотопромышленников нашел такой страх, что они предпочли сделать небольшой крюк и переправиться через реку в лодке. Между тем один из моих спутников смело въехал в реку, я последовал за ним, и мы достигли благополучно противоположного берега. Таким образом, я отделился от каравана золотопромышленников и продолжал путешествие один с двумя казаками, которые с самого начала были даны мне в телохранители. Смелые и ловкие, они ехали и по крутым скалам и косогорам так быстро, как бы по гладкому полю. Конечно, и они падали так же часто, как я, но при этих падениях страдали больше лошади, чем всадники. Ушибы, достававшиеся на мою долю, были, впрочем, для меня гораздо сноснее холодного северного ветра и сильного дождя. Именно эта-то непогодь и заставляла так спешить казаков, не желавших, разумеется, ночевать под открытым небом. Мы еще до сумерек добрались до Николаевска — одной из главных золотопромывален в речной области Амыла.

В Николаевске я располагал только ночевать, но на деле вышло не так: золотопромышленники наотрез отказали мне в лошадях под тем предлогом, что до ученых путешественников им нет никакого дела. Таким образом, не имея возможности ехать далее, я поневоле оставался здесь до прибытия оставшегося каравана, в котором ехало несколько значительных лиц и в том числе минусинский исправник. Благодаря ему мне удалось, наконец, после трехдневного ожидания достать необходимое число лошадей и проводника-татарина, который уверял, что большую часть жизни провел с сойотами. Я доверился этому человеку и поехал вверх по Амылу, местами страшно дикими, почти непроездными и совершенно безлюдными. Через день мы прибыли к устью реки Иртсук, находящемуся только в трех днях пути от Черного озера (Kara koi), из которого вытекает Амыл. Оставив Амыл вправе, мы поехали вверх по Иртсуку местностью еще более непроездной. Тут не было уже никаких признаков дороги, беспрестанно попадались топи, а лес был так част, что приходилось то прорубать себе путь топором, то ехать самой рекой, дно которой было страшно каменисто. Несмотря на множество неприятностей, испытанных нами в продолжение этого дня, к вечеру мы все-таки взобрались целы и невредимы на вершину Саянских гор, или так называемого Урала[208].

Отсюда, куда ни взглянешь, всюду виднеется дикая лесная страна, прорезанная множеством рек, сопровождаемых большими отрогами Саянского хребта, который и сам близ Черного озера разделяется на две ветви, или на два Урала. Одна из них, и, кажется, большая, тянется на восток и на запад, другая же перегибается близ Черного озера к северу и затем также поворачивает на восток. Мы находимся теперь на сей последней, и почти подле нас подымается уходящий в облака, покрытый снегом Кадер-таскыль[209]. В некотором отдалении виднеются другие так же высокие и так же покрытые большими массами снега горные вершины, или таскыли: Кором-таскыль, Кырки-таскыль, Кодур-таскыль, Ала-таскыль и мн. др. Наш проводник-татарин знает почти о каждой из них какое-нибудь древнее предание. Здесь мы приведем только его рассказ об Торос-таскы-ле, имеющий, без сомнения, историческое основание.

«Торосом назывался сойот, живший за 200 лет и плативший дань китайскому императору. Чтоб избавиться от этой дани. Торос бежал в Сибирь со всем своим родом, состоявшим из 35 человек. Рассерженные этим, сойоты пустились за ним в погоню. Когда Торос заметил, что за ним гонятся по пятам, он бросился к горе, прозванной его именем, и наскоро проложил себе дорогу на вершину ее. Эта дорога, как говорят, видна доселе и называется у татар дорогой Тороса. Взобравшись на самую крутую скалу, Торос подкатил несколько древесных пней к самому краю ее и, укрепив их тут веревками, навалил на них кучу камней. Когда преследовавшие подошли к подошве скалы, Торос вдруг перерезал все веревки, сдерживавшие пни и камни, и они полетели на стоявших внизу и перебили всех до последнего, а Торос с родом своим продолжал свой путь и добрался благополучно до реки Амыла, где и стал жить с маторами в мире и согласии».

Слушая рассказы татарина, я и не заметил, как над нами собрались густые тучи. Вдруг раздался такой страшный удар грома, что, казалось, и самая громадная гора зашаталась под нашими ногами. В испуге все вскочили на лошадей и помчались вниз по Уралу в китайские владения.

Письма

I

Статскому советнику Шёгрену. Шуша, 15 (27) июня 1847 г.

Возвратившись из Койбальской степи к Енисею, я получил в Саянском форпосте три письма ваши, Казембекову тюркскую грамматику, свое жалованье от Академии за пятое полугодие и проч. Таким образом, я всячески снабжен к продолжению путешествия между койбалами и родственными им племенами. Хорошо, если бы Господь так же позаботился о моем здоровье, как вы позаботились о всем прочем.

Не могу не признать справедливости вашего замечания, что мое пребывание