По отсылке последнего письма моего к тебе я странствовал по степи и жил в ладах с тюрками и разными язычниками, которые оказывали мне по крайней мере столько же почестей, сколько мог бы ожидать турецкий паша. Не довольствуясь тем, что они даром кормили и содержали меня, этот услужливый народ предлагал мне иногда даже подарки или, другими словами, взятки. Само собой разумеется, что последние я отклонял от себя, но уже никоим образом не мог воспротивиться принесению в жертву нескольких баранов. Впрочем, несколько баранов и не важное дело для минусинского татарина, потому что некоторые из них имеют от 5 до 6000 лошадей. Жениться на турчанке, право, несравненно выгоднее рассчитывания на Кийдес, Меримаску и Пунгалайцио. Если, однако ж, во время моего отсутствия в самом деле очистится который-нибудь из упомянутых пасторатов, то не забудь, пожалуйста, включить в мой послужной список и то, что я три месяца исправлял в Минусинском уезде должность могильщика, о чем может засвидетельствовать С.-Петербургская Академия, куда в скором времени явится множество вырытых мною черепов.

Постарайся устроить, чтобы Лёнрота пригласили на новую кафедру финского языка. Для Финляндии будет вечным позором, если она допустит этого человека умереть отставным уездным врачом в Каяне. Я же соглашусь скорее прожить весь свой век беднейшим бобылем в какой бы то ни было стране, нежели занять кафедру, на которую он имеет неотъемлемое право. Ты весьма ошибаешься, полагая, что я трушу будущности. При всей своей скромности и сам Лён-рот не может не знать, что он единственный человек, достойный занять профессуру финского языка.

Поклонись другу моему Европеусу и попроси у него извинения, что я до сих пор еще не успел ничего написать для помещения в «Suometar». Академия навалила на меня тысячу поручений, и мне, право, не до частных дел. Притом же я еще не получал окончания статьи о первобытных финнах, а ведь именно об этом-то предмете он и просил меня написать. Пусть до поры до времени он считает меня своим должником. Кто же не понимает, что юношество должно идти вперед и что в этом стремлении следует поощрять его всеми мерами. О Бергстади я еще не имею никаких известий. Вероятно, он теперь в Финляндии и занят поправлением своего здоровья. Дай Бог, чтобы недуг его не имел опасных последствий.

При разрытии одного из курганов я промочил ноги и добыл через то кашель, насморк и зубную боль, результатом которой была утрата одного из лучших зубов моих. Теперь мне лучше. Я ем, пью и живу, как и все другие люди. Некая г-жа Кутузова кормит меня каждый день жареными цыплятами. Что касается до моего адреса, то я, кажется, могу надеяться получить ответ на это письмо еще в Минусинске, где полагаю пробыть до начала сентября. О задуманном мною путешествии к сойотам до сих пор не могу сказать ничего положительного.

P.S. Минусинск 18 (30) июня. Совершенно против воли я принужден был заехать мимоездом в дрянной городишко Минусинск, чтобы запастись китайской бумагой для снимания надписей. Но этот крюк вознагражден тем, что я получил твое письмо от 15 мая несколькими днями ранее.

Ответа теперь писать не могу, потому что через час отправляюсь в степь. Откровенно говоря, мне уже начинают надоедать эти вечные разъезды и эта кочевая жизнь. Через год, может быть, я возвращусь в Финляндию.

III

Статскому советнику Шёгрену. Форпост Шадатск, 5 (17) июля 1847 г.

Наконец я принял твердое намерение побывать в Китайской империи, чтоб познакомиться с сойотами. Этой поездки в данной мне инструкции, конечно, не значится, да, сверх того, она, кажется, даже и воспрещается китайским пограничным уставом, но уже и одна мысль отложить разыскание о происхождении сойотов для меня невыносимее самого плена у китайцев. На существование сойотов в Иркутской губернии я никак не могу рассчитывать, потому что для меня почти решенное дело, что они шли тем же путем, как и койбалы, маторы, арины, ассаны и др. Здесь утверждают даже, что и китайские сойоты теперь совершенные татары, но мнения в этом отношении спорны и неопределенны. Чтоб добыть положительные и верные сведения об этом предмете, столь важном для этнографии и истории, я нынче же пускаюсь во имя Бога и науки в путь к китайской границе. До находящихся в Амыльской речной области золотых приисков надо ехать верхом пять суток по узкой, страшно дурной дороге, а отсюда придется перебираться через вершины и пропасти Саянских гор уже и без всякой дороги. Татары сильно жалуются на трудности этого пути, я же повторяю слова одного лопарского вожака: «где пробирались другие — там и я проберусь с Божьей помощью». Меня больше озабочивает то, что в последнее время минусинские татары грабили и разбойничали в земле сойотов. Нисколько не думая, чтобы сойоты вздумали вымещать на мне разбои татар, я все-таки могу ожидать не совсем-то ласкового приема. Сего ради я располагаю скрыть свое настоящее звание и явиться к ним звероловом или искателем золотых приисков. По совету татар я запасся даже мехами, чтоб одарить сойотов за гостеприимство. Засим я вполне полагаюсь на моего будущего толмача и путеводителя-койбала, живущего на одном из амыльских золотых приисков.

По всей вероятности, через месяц я возвращусь в Шадатск. Не будет от меня никаких вестей более месяца — это знак, что я схвачен и отправлен к китайскому императору. Как ни интересно путешествие в Пекин, но на этот раз я охотно отложил бы его до другого времени. Лошади уже готовы, все уложено, спутники торопят, и я поневоле кончаю это письмо.

IV

Статскому советнику Шёгрену. Деревня Тес на Тубе, 5 (17) августа 1847 г.

На днях я покончил мое, полное приключений, путешествие через Саянские горы в Небесную империю его китайского величества. Об этом путешествии можно бы рассказать многое, но приходится отложить до другого времени, потому что и до сих пор не оправился еще от карабканья по узкой тропе, ведущей из Сибири в китайское небо. Почти целый месяц с восхода и до заката солнца я не слезал с лошади, а когда саянский июльский день казался мне слишком уже коротким, я удлинял его иногда и прекрасным месячным вечером. Я ехал по пустынным и непроезжим степям, через крутые скалы и досягающие до неба горы, через реки и болота, чащами и дремучими лесами. За исключением нескольких золотых приисков я не встретил ни одного человеческого жилья,