Бирен вошел к царице, и лицо его было печально.

— Кто посмел обидеть тебя? — спросила Анна грозно, — Ах, — отвечал он ей, — право, я не знаю, что делать с братьями? Молодые дворяне рвутся услужить вашему величеству.

— Погоди, — утешила Анна его. — Россия большая: всем место сыщется. Но сейчас уходи от меня. Остерман говорить хочет, а я слушать его стану государственно… Ступай же!

Бирен стянул с шеи перевязь портрета, даренного германским императором. Отцепил от пояса ключ обер-камергера. Сдернул с пальцев все двенадцать перстней. Все это кучей свалил на стол перед Анной, и она зажмурилась от ядовитого блеска.

— Благодарю вас, государыня, за все милости, которыми меня вы осыпали. Но… прошу выдать пас! На меня и на мое семейство.

— В уме ли ты? — растерялась Анна.

— Я, — продолжал Бирен, — не могу оставаться далее при вашей высокой особе, не имея опыта доверенности! Остерман пожелал говорить с вами — и вы меня изгоняете, словно лакея.

— Дела те скучные, государственные. Помилуй…

— Ваше величество, — стройно выпрямился Бирен, — я прошу сказать Остерману, чтобы мне выписали пас до Гамбурга.

— Не дури! — закричала Анна. — О детях-то хоть подумай!

— Мои дети — в ваших руках. А я с разбитым сердцем оставляю здесь свое неземное волшебное счастье…

— Чего еще ты хочешь от меня?

— Только вашей доверенности, — отвечал ей Бирен. Анна Иоанновна ладонью подгребла к нему груду добра обратно:

— Возьми это все. И не дури! Доверенности хочешь? Так и ступай за ширмы слушать Остермана. Помни: ты всех дороже для меня! Я никого, даже Морица Саксонского, так не любила…

Прослезясь, она дернула сонетку звонка:

— Зовите Остермана! Пусть войдет…

* * *

Но вице-канцлер не вошел, а — въехал. Остерман готовил себе триумф и катил навстречу ему на своей колеснице. Скрип колес затих, и Бирен услышал его голос:

— Ваше величество, прошу не судить меня строго, если я выражу вам свое неудовольствие…

— В чем провинилась я? — засмеялась Анна Иоанновна.

— Вы слишком… добры, — сказал Остерман (и громко прошуршало платье императрицы). — Русский народ не приучен к доброте, и ныне положение империи опасно. Надобно ждать смуты…

— А на что гвардия? — спросила Анна. — Семеновцы да преображенцы из моих ручек водку пьют и мясо едят.

— О-о, как вы заблуждаетесь, — тихо ответил Остерман. — Гвардия суть янычары русской армии. Они могут возводить на престол, но они могут и…

— А — кавалергарды? — не уступала Анна. — Да скажи едино словечко им, и они любого раздерут мне на радость!

Голос Остермана совсем стишал, и Бирен, стоя за ширмами, отогнул букли парика, освобождая большое ухо.

— Кавалергардию, — сказал вице-канцлер, — надобно уничтожить совсем, пока не поздно. Драбанты подают дурной пример войскам!

Вот тут-то Анна Иоанновна вконец растерялась:

— А кто меня на престол возвел? Драбанты те ж!

— Возведение на престол, — четко пояснил Остерман, — занятие рискованное, но дающее впоследствии большие выгоды. И оттого оно может войти в привычку! Сегодня возвели ваше величество, обретя от вас милости, а завтра, в чаянии милостей новых, могут возвести кого-либо другого… Как же вы оградите престол от покушений?

Бирен не дышал за ширмами: Остерман, конечно же, прав.

— Противу старой гвардии, оставшейся нам от Петра, — продолжил вице-канцлер, — надобно выставить свою гвардию. Именно ей вы и поручите защиту своего престола…

— Да ведь дебошаны-то везде одинаковы.

— В новый регимент следует набрать людей, которые не имели бы связи с Россией! Этим преторианцам будут безразличны русские распри внутри страны, и они целиком отдадут себя единой благородной цели — защите особы вашего императорского величества.

— А кто учить их станет? — спросила Анна, соглашаясь.

— Прусский король не откажет вам в учителях! За добрых великанов он вам пришлет опытных офицеров… А теперь соблаговолите, ваше величество, выслушать меня и далее!

Бирен услышал скрип колес: Остерман подъехал ближе к императрице, и — через шелк ширм — Бирен разглядел его профиль. Вице-канцлер заговорил и стал похож на крысу — нюхающую:

— Старый друг вашего величества, я советую вам покинуть Москву… Петербург стоит на болотах, но Москва на смутах! Чем дальше от Москвы, где рождены кондиции проклятые, тем дальше вы от опасности. Петропавловская крепость на Неве — не сильна, но вы заложите в ней бастионы новые… Поверьте мне: в Европе до сих пор недоумевают — как вы можете рисковать далее, живя в Москве!

Остерман вдруг громко заплакал, весь содрогаясь в коляске.

— О чем ты плачешь, Андрей Иваныч? — спросила Анна.

— Разгоните, — бормотал Остерман, — разгоните всех…

— Не плачь… Кого мне гнать-то?

— О, знали б вы, как много у вас врагов!

— Да я же разогнала всех… Кого еще? Вот только Жолобов еще на Москве, так завтра же в Сибирь его!

— А — Татищев? А — Кантемир? — спросил Остерман.

С грохотом затрещала роба царицы, Бирен невольно присел за ширмами.

— В уме ли ты? — заорала Анна Иоанновна. — Татищев да Кантемир других более и помогли мне кондиции разодрать!

— И тем они опасны, — ответил Остерман.

— Побойся бога ты, Андрей Иваныч!

— Боясь судию вышнего, повторяю величеству вашему, что опасны не только авторы кондиций, но и противники этих кондиций, ибо люди эти уже тем выше других на голову, что осмелились противничать! А того, — сказал Остерман, — быть не должно, чтобы кто-то посмел выделять себя… Нет, нет! Не нужно их ссылать, — закончил граф. — Можно дать посты в отдалении. Или… за границей. Вы разрешите, и Кантемир очутится в Англии — послом России!

— Правда, — согласилась Анна, — я умных не люблю, от них всегда безбожие исходит…

И сухонькие ручки Остермана сложились плоско для молитвы:

— О, ваша мудрость!.. Но вы никогда не станете самодержавной, пока вокруг престола что-то будет выступать наружу и расти. Королевские сады в Версале затем и подстригают ровно, чтобы ничто не беспокоило взора наследников божиих! Отныне над Россией должна возвышаться только одна голова — ваша, с короной наверху! Все остальное надо выкосить, как сорную траву…

Коляска Остермана укатилась прочь, и Бирен вышел из-за ширм:

— Не пора ли мне посветить Остерману? С больными-то глазами он, бедный, плывет каналами дьявола… Нет, он неглуп. Но он коварен! Я слышал — будет Кабинет, и в нем, конечно, Остерман?

— Молчи пока про Кабинет, — ответила Анна. — Сначала пусть привыкнут к слухам о нем. А когда смирятся, тогда и Кабинет воссоздадим. Молчи — пока! Подумай сам, что скажут в Сенате, ежели узнают, кто правит Россией без него…