— Это еще что за…? — Громила повернулся, выпуская Десятого, и резко перехватил Стаса за руку, стиснул запястье. Хватка у него тоже была медвежьей. Молодой человек рванулся, пытаясь увернуться от второй руки, тянущейся к шее, но не успел. Стальные пальцы сжимали его горло, а он пытался отодрать от себя эту безжалостную смерть и смотрел в совершенно безумные, полные жажды убивать глаза.

Внезапно Четвертый вздрогнул, ослабил хватку — Стас скосил глаза и увидел, как Восьмой с некоторым удивлением смотрит на обломок какой-то массивной деревяшки, оставшийся в его руке. Пользуясь моментом, Ветровский пнул Четвертого в коленную чашечку — тот вскрикнул, разжал пальцы. Восьмой метнулся в сторону, Четвертый — за ним, уже забыв про двух первых недобитков…

Стас перепрыгнул через стол, уже видя, что Четвертый сбил Восьмого на пол сильным ударом, а дверь, кажется, начинает открываться, там охрана, сейчас они будут здесь, но Четвертый уже занес над своей жертвой схваченный с ближайшего стола тяжеленный дизайнерский монитор, и через мгновение с силой швырнет его на голову, и будет кровь, осколки костей, размазанные по полу мозги…

Он не успел подумать. Как, впрочем, и всегда. Инстинкты, помноженные на тренировки, сами швырнули тело вперед и в сторону, он всем весом ударился в Четвертого, монитор с грохотом рухнул на пол совсем рядом с Восьмым. Стас оказался на полу, а Четвертый все еще падал, он удивительно долго падал для такой тяжелой туши…

Шум от падения монитора был несравним с грохотом, который вызвало падение медведеобразного громилы. Затрещали вырываемые провода, обрушился принтер, разлетелся на кусочки чей-то экран, Четвертый заревел — воистину как раненый медведь, заворочался, пытаясь встать, но вокруг были сплошные провода, под ним и на нем. Он схватил какой-то кабель, рванул, бросил, рванул еще один…

Вспыхнуло, заискрилось. В тот же миг погас свет, и раздался дикий вопль. Стас, в падении сильно ударившийся головой, пытался сориентироваться в пространстве на ощупь, но получалось плохо, его вело, тело не слушалось. В конце концов он оставил попытки, растянулся на полу, ожидая, пока станет чуть лучше.

Чьи-то руки жестко вздернули его на ноги, Ветровский открыл глаза, пытаясь понять, что произошло и что происходит, и тут же увидел труп.

Широко открытые глаза, распахнутый рот и безмерное удивление во взгляде — почему он так удивляется? Чему он теперь может удивляться?

Дернулись, смыкаясь, наручники за спиной.

— Какого черта здесь творится? — Охранник, белый от злости, ткнул пальцем в Десятого. — Ты! Отвечай, что произошло?

— Я… я ошибся… в отчете… Четвертый на меня разозлился и напал… а Седьмой вступился… а Четвертый его пытался задушить, Восьмой тоже что-то пытался сделать, я не понял, а потом Четвертый хотел убить Восьмого, но Седьмой его толкнул, и Четвертый упал, порвал кабель, а он под напряжением, и были искры, свет погас… не знаю, что дальше было… — Парня трясло.

«Сколько он здесь? — отстраненно подумал Стас. — Уже так легко употребляет номера вместо имен, но еще не стал таким, как они».

— Стоп. Теперь еще раз: кто его убил? — Охранник указал на труп. — Меня не интересует твой отчет, это ты начальнику смены объяснять будешь. Кто убил номер тридцать два-шестнадцать-четыре?

Десятый побледнел.

— Я не знаю…

— Ты только что говорил, что его толкнул Седьмой.

— Я не знаю, я ошибся, я не разглядел… я не знаю!

Стас вздрогнул. Ну почему, почему, если где-нибудь появляется неприятность, он обязательно в нее влипает? И ведь это на второй день заключения! Он только решил, что будет вести себя примерно, будет старательно избегать продления срока и обязательно выйдет отсюда…

— Его толкнул я, — тихо сказал Ветровский.

— Зачем ты это сделал?

— Он угрожал нашим жизням. Это была самозащита.

— Кому именно он угрожал?

— Мне, Десятому, Восьмому.

— Значит, его убил ты.

— Не убил. Толкнул.

Темная пелена полного отсутствия эмоций холодила душу безупречной нерушимой защитой, и Стас был счастлив, что эта защита у него была. Иначе… нет, лучше себе это не представлять.

— В результате чего он умер.

— Да.

— Все ясно. Уведите его в карцер. Остальные пусть наводят здесь порядок. Во время ужина — на наказание. Всем все ясно?

В ответ раздалось мрачное и нестройное «да». В самом деле, понятнее некуда.

В карцере оказалось темно, тесно и очень холодно. Настолько холодно, что сидевший в штанах, носках и рубашке Стас замерз примерно через полминуты. Влажный ледяной воздух пробирался под ткань, присасывался к коже, проникал внутрь, замораживая кровь в венах, холод обжигал горло, а сломанное и потревоженное сегодня ребро болело так отчаянно, словно решило отболеть за всю предстоящую неделю. Но холод был во много раз хуже боли, а в карцере недоставало места даже для того, чтобы встать в полный рост, не то что ходить.

Ветровский, с трудом сдерживая стон, перевернулся на тонком матрасе, уперся ногами и ладонями, заставил себя отжаться от пола — раз, второй, третий… К десятому стало чуть теплее, к двадцатому он уже согрелся, а на двадцать пятом, не выдержав, едва не упал — прямо на ребро.

Минут пять он отдыхал, потом перевернулся на спину, уперся ступнями в стену, и начал поднимать корпус. Потом — ноги. Потом опять стал отжиматься, и так до тех пор, пока футболка не стала мокрой от пота. Только после этого Стас понял, что переборщил, и теперь воспаление легких ему практически обеспечено. Несколько минут полежал и снова начал по кругу, но теперь медленнее, осторожнее — чтобы одновременно и сохранить тепло и не вспотеть.

Шли минуты, складываясь в часы. В карцере было почти жарко. Правда, теперь болело не только ребро — ныло все тело, даже те мышцы, о существовании которых молодой человек до сегодняшнего дня даже не подозревал. Таких нагрузок не было даже на тренировках — впрочем, на тренировках не шла речь о выживании. Те, кто ходил туда, — они были смешные и наивные и искренне верили, что самое страшное, что с ними может случиться, это избиение гопниками, отчисление из института и то, что родители узнают что-то об их поведении и времяпрепровождении. Они только слышали о том, что бывает за пределами Питера, они никогда не задумывались о том, что на самом деле происходит внутри зданий, принадлежащих корпорациям, и даже предположить не могли, как живут очень, очень многие жители их города.

Еще месяц назад Стас был таким же. Камера предварительного заключения, суды, предательство Ордена, случившаяся с Аликом беда, неожиданный поступок Лешки, неделя в отделе тестирования — это все едва не сломало его. Но все же не сломало.

А здесь, в окружении людей, осужденных за самые различные преступления, он неожиданно увидел готовность прийти другому на помощь, решимость защищать «своих», строго караемое «недоносительство». Ветровский помнил, как это было в институте: помочь — только если будет выгода себе, защищать — только себя, за других никому страдать неохота, а уж настучать на ближнего своего ректору — и вовсе милое дело.