Этого скудного топлива едва ли хватит надолго, поэтому Вера торопливо кипятит для Ольги немного воды и дает ей попить. Водянистые щи, которые они съели на ужин, давно перестали заглушать голод, но ничего не поделаешь.

Рядом с ними, привалившись к скирде сена, тучная пожилая женщина таращится на грязные ногти – так, словно видит свои руки впервые. Ее полное, перепачканное лицо им незнакомо, но во взгляде есть что-то утешительное.

– Смотри, – говорит Ольга, – у меня кровь.

В голосе слышится отрешенное удивление, как будто больно не ей, а кому-то еще.

Вера берет руку сестры и рассматривает лопнувшие волдыри с запекшейся кровью.

– Нужно заматывать руки перед работой, я говорила.

– Сегодня за мной следили, – шепотом говорит Ольга, – Сладков и Приткин. Им явно известно про папу. Я волновалась и не заметила, как сползла повязка.

Вера мрачнеет. На этой неделе Ольга уже упоминала об этом, и Вера в который раз замечает, что в сестре что-то переменилось. Ольга избегает встречаться с ней взглядом. Несколько девушек уже умерли у них на глазах, и сама Ольга вчера на полдня потеряла слух из-за бомбы, упавшей в опасной близости.

Снаружи вдруг раздается вой сирены. Сначала они слышат лишь отдаленный гул самолетов, похожий на жужжание пчел. Постепенно звук нарастает, а вместе с ним закипает и беспокойство. Девушки в бараке мечутся, бросаются на пол, но бежать им особенно некуда.

Падают бомбы. Красно-желтые вспышки пламени видны через щели в дощатых стенах. Где-то кричат. Воздух становится серым от пыли. У Веры щиплет в глазах.

Ольга вздрагивает, но не двигается с места. Она уставилась на больную руку и методично сдирает омертвелые кусочки покрытой пузырями кожи. Раны от этого кровоточат еще сильнее.

– Перестань, – говорит Вера, перехватывая руку младшей сестры.

– Мед, – доносится вдруг чей-то голос.

Сперва это слово кажется Вере бессмыслицей, сейчас она способна распознавать только звуки бомбежки. Рядом кто-то плачет.

– Мед, – слышит Вера снова.

К ней подходит та пожилая женщина с перепачканным лицом. У ее губ, как бывает у заядлых курильщиц, пролегли глубокие складки морщин, а под запавшими глазами темно-фиолетовые мешки. Она достает из кармана юбки маленький пузырек.

– Намажь ее раны медом.

Веру изумляет такая щедрость. Здесь, на Лужском рубеже, мед куда ценнее золота, – его можно обменять и на еду, и на лекарства.

– Почему вы помогаете мне? – спрашивает Вера, нанося немного меда на Олины раны.

Женщина спокойно смотрит на нее.

– Это все, что нам остается, – говорит она и возвращается к скирде.

– Как вас зовут?

– Это неважно, – отвечает женщина. – Следи внимательней за сестрой. Такой взгляд, как у нее, я уже видела. Она не в порядке.

Вера храбро кивает, хоть эти слова ударяют ее, как порыв холодного ветра. Она убеждала себя, что причина в недосыпе и скудном рационе, но теперь замечает в глазах сестры тень безумия. Оле тяжело даются и дни, и ночи здесь: вечные крики, работа без продыху, гибель ровесниц под бомбами. Опасность налетает внезапно, и это хуже всего. Оля начинает терять рассудок. Она разговаривает сама с собой, почти не спит, клочьями выдирает у себя волосы.

– Иди ко мне, Оленька. – Вера привлекает ее к себе, обнимает. Они устраиваются на жестком ложе из старой соломы, от которой идет неприятный запах.

– Я видела папу, – сонно бормочет Ольга, она словно забыла, кто они, где находятся и о ком им нельзя говорить.

– Тсс.

– Расскажи мне сказку, Вера. Про принцесс, которым юноши дарят розы.

Вера смертельно устала, но, поглаживая Олины свалявшиеся космы, она пускает в ход единственный доступный ей инструмент – голос, – даруя покой и ей, и себе. «Снежное королевство – это волшебный город, обнесенный стеной, в нем никогда не бывает темно, а на телеграфных проводах воркуют белые голуби…»

Даже после того, как Ольга засыпает, Вера еще долго сплетает слова в прекрасное полотно, преображая мир вокруг них единственным доступным ей способом. Когда ее глаза тоже начинают слипаться, она целует израненную ладонь сестры и чувствует на губах металлический привкус крови, смешанный со сладостью меда. У нее самой на руках волдыри, которые стоило бы смазать медом, но это даже не приходит ей в голову.

– Спи крепко.

– Мы завтра увидимся с мамой? – спрашивает вдруг Ольга.

– Завтра еще нет. – Вера обнимает ее крепче. – Но уже скоро.

Наступает новый день, ясный и солнечный. Прежде, до прихода немцев, до сыплющихся с неба бомб и все ближе подступающих танков, здесь пели птицы и сосны были зелеными, а не черными. Теперь не осталось и следа былой красоты. Точно смертельная рана, землю пересекает огромная, илистая траншея, на дне которой ковыряются девушки. Между окопами и линией фронта – она совсем недалеко – бегают солдаты. Если немцы прорвутся через Лужский рубеж, Ленинград падет. Это понимают все, поэтому, не обращая внимания на кровоточащие руки и нескончаемые бомбежки, они продолжают копать.

Вера старается сосредоточиться на поварешке, которую держит в руке. Кирка сломалась на прошлой неделе. Сначала ей посчастливилось раздобыть лопату, но Вера не сумела надежно ее припрятать, и ночью ее украли. Теперь она копает обычной поварешкой.

День за днем один порядок действий: вонзить, надавить, повернуть, вынуть. До боли в шее, ломоты в спине, жжения в покрытых волдырями ладонях. Соленая вода не спасает, сколько ни лей, а ни меда, ни той женщины давно уже нет. А сейчас у Веры вдобавок месячные. Само тело словно восстало против нее, но беспокоится она только об Ольге. Та покорно копает землю, но перестала есть и спать. Когда налетают самолеты, она даже не двигается с места, лишь смотрит в небо, приложив ладонь козырьком.

За эти недели на Лужском рубеже Вере пришлось привыкнуть ко многому: спать в грязи, бегать в укрытие, бесконечно копать, смотреть, как умирают люди, перешагивать через трупы и не замечать запаха горящей плоти. Только одного она не может принять – эту новую Ольгу, которая двигается будто слепая и смеется, когда вокруг разрываются бомбы.

Завывает сирена. Женщины рассыпаются кто куда, кричат, толкаются.

Ольга стоит возле траншеи – грязное, оборванное платье, перемазанное лицо. На ее длинных рыжеватых волосах, засаленных и спутанных, повязан выцветший синий платок. В небе уже гудят немецкие самолеты.

Отшвыривая с дороги какие-то обломки, Вера перепрыгивает через кучи земли, кричит:

– Оля, бежим!

– Жужжат как мамина швейная машинка.

Вера оборачивается. Ольга стоит все на том же месте, прикрывает ладонью глаза.

– Беги! – кричит Вера, и тут раздается взрыв.

Миг – и Ольгу отбрасывает взрывной волной, как тряпичную куклу. Она падает по другую