— Ты себе не представляешь! — Я сгребла свое ужасное сокровище в охапку и быстро-быстро зашептала в его отросшую волчью шкуру, бешено-невидящими глазами скользя по несущемуся мимо составу. Больше ничто на свете не было достойно того, чтобы я хоть на мгновение задержала на нем взгляд. Ведь только что я видела…

Какой человек!.. Как это правильно, как это верно, когда у тебя в жизни есть человек, одного взгляда, одного воспоминания о котором достаточно, чтобы в голове мгновенно прояснилось. И целый сонм досаждающих мелочей в ту же секунду рассыпался на истинные и ложные. Нет, то, что оказывается мелочью, — оно просто отпадает… Насколько все сразу становится проще. Именно это называется: «эталон». Я ни на что не променяю это чувство ясности… Я ни на кого не променяю этого человека…

Мне было плевать, как прихвостень реагирует на вещи, заставляющие мои глаза сыпать искры. Я не могла удержаться от своих восторженных откровений, от которых этот позорный трус, ханжа и волосатая контра скоро облысеет и покроется инеем.

— Ты себе не представляешь! Я только что видела… Вождя! Вот как тебя!.. Там, в штабе, на шоссе Энтузиастов… Ха, заявилась туда с гитарой, кто со стороны смотрел, теперь раззвонит: «А-а-а, караул, РНЕ уже с винтовками ходит!» И там встретила ЕГО! Это что-то невероятное. Энергетика просто нестерпимая. Он как… шаровая молния… Как сжатая пружина… Ты не представляешь, какой это человек…

Прихвостень с тоской запихнул меня в вагон и даже не пытался хоть как-то воздействовать на мой прорвавшийся наружу поток подсознания. Это было уже совершенно бесполезно…

— …за этим человеком… — встреча со своим вождем для меня была настоящим благословением и верным знаком, что все идет правильно, — за этим человеком я — куда угодно…

Уверенно и небрежно прокладывать себе путь в толпе по станции «Арбатская» с гитарами за плечами, пробираясь к выходу на Арбат, совершая последний марш-бросок к месту проведения своего собственного концерта? Что-то есть в этом знаковое, прямо-таки некий рубеж… Я только чуть усмехнулась про себя, взглянула на трусящего рядом вприпрыжку прихвостня. Сволочь, ты мне хоть немного благодарен за такую возможность?

Будет еще вы…ся — закончит жизнь… точно в срок…

Это был главный вывод, сделанный мной в результате нашей настройки перед концертом. Разбираться в темноте в хитростях чужой аппаратуры я за это время все равно не научилась. Тишин, единственный защитник, где вы? Аронов… Ты звукооператор — или… …с горы? Так у нормальных людей одно другому не мешает. Это твои вещи. Почему ты вообще позволяешь посторонним людям… заставляешь посторонних людей что-то крутить в твоей аппаратуре? А ты что, сам не боишься, что я тебе сейчас там такого накручу, что ты потом за год не раскрутишь? Может, и правда крутануть?

Вообще-то, от моих прикосновений к выключателям постоянно перегорают лампочки. Не выдерживают. И я их понимаю… Тебе этого надо?..

…Прожектора слепили, народу набилось — не продохнуть, я разглядела знакомого, Кирилла Ананьева, чугунными литыми плечами рассекающего густую толпу перед импровизированной сценой. В микрофон с улыбкой окликнула его. Опять творилась какая-то хрень со звуком, нам совершенно не в тему было ревуще-жужжащее звучание гитар. Приходилось заполнять паузу, держать публику какими-то левыми разговорами…

И в то же мгновение что-то потянуло мой взгляд дальше, в просвет между головами, длинный и темный, как тоннель. До этого я даже и не пыталась различать и запоминать лица. Всего лишь скользила размытым дальнозорким взглядом под навязчивыми лампами по аудитории, надвинувшейся слишком вплотную. Теперь же чья-то чужая воля настойчиво требовала себе мои глаза. И уже там, далеко, в неясном полумраке, у противоположной стены, на возвышении звукооператора я увидела…

Это был он!

Мгновение на узнавание…

И мне почти перебило дыхание совершенно не ожидаемым мной самой, каким-то совсем детским, ошарашенно-восхищенным восторгом. И это был всего лишь мой ответ ему. На его чуть ироничную, уже слегка безнадежную улыбку. С которой он, наконец, дождался, когда же я его все-таки замечу. Я не представляла, что в нем может быть столько тепла… Ты плохо знаешь своего героя…

— Сергей Михалыч! — Я почти рассмеялась в микрофон. Самый сложный, первый, вираж был пройден с блеском. Я очень опасалась, что между нами с первого взгляда мгновенно вспыхнет прежняя лютая вражда. Я и помыслить не могла, что при встрече мы сможем хотя бы вымученно изобразить такую безбрежную радость. Как я была ему за это благодарна…

Все, я счастлива, жизнь состоялась, и пусть все катится к черту. Ведь там сейчас стоит он! Плотная стена изматывающих обид и непонимания, казалось навсегда вставшая между нами… Она же теперь рухнула!

— Сергей Михалыч! Я рада тебя видеть!

«Веришь, нет? Я безумно рада тебя видеть…»

Он помахал мне рукой.

Затягивать дальше было уже невозможно, прихвостень все добивался одному ему известного звука, мне же было уже все равно, я только бросила ему:

— Да ладно, поехали, потом заведешь!..

Какая-то тень возникла на периферии зрения, я отшатнулась, оборачиваясь. Вдруг очутившийся рядом со мной Соловей бережно поцеловал меня — и его черная спина снова затерялась в толпе. Я проводила его ошарашенным взглядом. Ну надо же… Какой мужик… Так идеально приветствовать свою женщину…

Нормально мы отыграли. Я всегда отыгрываю нормально. После нашего выступления объявили как раз Соловья. Я задержалась на сцене, шепнула ему: Михалыч, позволь пару слов. Микрофон в руках Соловья мгновенно отрубился, его еле настроили. И я наконец получила возможность сказать:

— Я благодарю Сергея Михайловича Соловья вот за эту гитару. Аплодисменты Соловью!

Все как обещала. Он еще тогда сказал мне: «Ну, упомянешь меня где-нибудь как спонсора…»

Неслыханно… Блестяще… Твою мать…

Только это и можно было с трудом проворачивать в оцепеневшем мозгу, когда Соловей был на сцене. Тебе оставалось быть только бесплотной тенью в темноте, немым свидетелем его сокрушительного триумфа. Простите мое хамство — триумфа воли. Весь блеск, на который он способен, вся ярость — все это выплескивалось, вершилось здесь и сейчас… Черный ворон, исполосовавший воздух крыльями…

Трагичная горечь его слов в его исполнении слаще любого, самого изысканного яда. У него отличная актерская закалка, лучшего чтеца среди актеров не сыскать. Потому что он-то — поэт. Уж он-то каждым нервом своим знает, о чем здесь речь. И взрывает воздух руками безумного дирижера, каждое слово пригвождая к самому Небу. И самому Небу швыряет в лицо свой насмешливый приговор самого чистого, самого светлого, самого живого человека: