Ситуацию усугублял давно запланированный на 15 мая государственный визит советского лидера Михаила Горбачева. «А она большая, эта площадь?» – спросил генеральный секретарь ЦК КПСС, находясь в небе над Монголией, когда служба протокола сообщила ему, что прямо сейчас, месяц спустя после смерти Ху Яобана, на площади Тяньаньмэнь находится более 100 тысяч протестующих1. По иронии судьбы именно советские градостроители помогали расширить Тяньаньмэнь в 1950-х годах, однако за последующие десятилетия советско-китайские отношения так испортились, что это был первый визит Горбачева в крупнейшую коммунистическую страну мира.

Когда в полдень его самолет приземлился в Пекине, советского руководителя приветствовали прямо в аэропорту, а не на площади Тяньаньмэнь, как было запланировано исходно. На следующий день Горбачева провели в Дом народных собраний через боковой подъезд, с двухчасовым отставанием от графика. Пекинские лидеры опасались, что путь к парадному входу невозможно будет расчистить без применения силы. Пока Горбачев выступал внутри, снаружи толпа скандировала его имя и размахивала написанными от руки транспарантами «Приветствуем зачинателя гласности»2.

18 мая генеральный секретарь отбыл из охваченного хаосом Пекина в Шанхай, где состоялась вторая часть государственного визита. Хотя примерно 7-тысячная демонстрация протеста собралась на Народной площади3, которая когда-то была ипподромом, и дошла до мэрии, располагавшейся в бывшем здании банка HSBC на Бунде, анархии, охватившей столицу, в Шанхае не наблюдалось. В отличие от Пекина, шанхайская часть визита Горбачева прошла строго по графику. Советский лидер встретился с местными чиновниками и возложил венок к памятнику Пушкину в бывшей французской концессии. На тенистых улицах старого французского района Горбачев отдал дань уважения русскому поэту, чья строчка «в Европу прорубить окно» стала крылатой фразой, описывающей Петербург4. В рамках улучшения китайско-советских отношений Шанхай, бывший историческим окном своей страны, в 1988 году стал городом-побратимом Ленинграда.

В ночь на 4 июня солдаты Народно-освободительной армии открыли огонь по своим согражданам на площади Тяньаньмэнь, но, несмотря на всю жестокость подавления протеста, самая запомнившаяся фотография тех дней выдает нерешительность военных: легендарный «противотанковый человек» останавливает колонну бронетехники, просто встав на ее пути. В Шанхае таких колебаний не было. Услышав о кровопролитии в Пекине, шанхайские протестующие стали строить баррикады на железнодорожных путях, соединяющих Шанхай со столицей. Когда вечером 6 июня пассажирский поезд из Пекина на большой скорости приближался к баррикаде, частью которой был целый тепловоз, демонстранты ожидали, что машинист притормозит, как это было в случае с «противотанковым человеком». Однако поезд на полном ходу врезался в баррикаду, протащив за собой девять человек, пять из которых погибли. Когда он наконец остановился, разъяренные протестующие вытащили из кабины машиниста и избили его, после чего подожгли несколько вагонов. Чтобы восстановить порядок, городскому правительству потребовалось послать на место столкновения 700 полицейских5.

На следующий вечер мэр Шанхай Чжу Жунцзи выступил с телеобращением. «Шанхай не может мириться с неразберихой, – увещевал он горожан, употребляя официальный эвфемизм для обозначения протестного движения. – Многие товарищи просили, чтобы мы прибегли к помощи Народной военной полиции, а некоторые даже предложили ввести войска. Как мэр я официально заявляю, что ни партком, ни муниципальные власти не рассматривают возможность привлечения армии. Объявление военного положения даже не обсуждается; в наши планы входит нормализация ситуации в Шанхае, недопущение остановки производства и обеспечение нормальных условий жизни для населения»6. Будучи асом пиара, в своем выступлении Чжу создал привлекательный образ заботливого хозяйственника, а потом всю неделю втайне от мира играл роль безжалостного комиссара. В кратчайшие сроки он добился ареста, судебного процесса и казни трех человек, избивших машиниста поезда.

В словах мэра Чжу о «недопущении остановки производства» – ведь экономика для Шанхая превыше всего – отразились тезисы, с которыми его наставник Цзян Цзэминь выступил на заседании политбюро несколькими неделями ранее, в самый разгар кризиса. «Мы никогда не позволим нарушить производственный цикл или общественный порядок в Шанхае, – заявил Цзян. – Мы не допустим создания нелегальных организаций, запретим все незаконные демонстрации и шествия, предотвратим любые попытки массового сговора… Особое внимание мы будем уделять непосредственной работе в массах, чтобы вовремя разрядить любую опасную ситуацию и как можно быстрее улаживать возникающие конфликты»7. Стратегия, в которой государство контролирует не сердца и умы, а конкретные действия, насилию предпочитает запугивание, а во главу угла ставит сохранение работоспособной экономики, станет со временем modus operandi всего Китая. Когда генеральный секретарь КПК Чжао Цзыян отказался объявлять военное положение даже после дипломатического унижения в виде государственного визита советского лидера в вышедшую из-под контроля столицу, Дэн Сяопин решил его сменить. 27 мая Цзян Цзэминь стал генеральным секретарем, а 4 июня поддержал силовое решение проблемы. Доказав свою лояльность во время кризиса, поддерживаемая Дэн Сяопином «Шанхайская клика» (Цзян и Чжу) взяла на себя управление Китаем. Шанхайская модель в результате стала образцом для всей страны. Однако прежде чем вслед за Цзян Цзэминем переехать в Пекин, Чжу Жунцзи еще успел заложить фундамент нового Пудуна – сверкающей стеклом и сталью витрины авторитарного и капиталистического Китая.

Сперва казалось, что разгон протестов на площади Тяньаньмэнь замедлит восстановление международных позиций Шанхая. Вскоре после расправы над демонстрантами центральные власти на полгода отложили выделение денег на сооружение нового шанхайского метро. Замерло и строительство офисно-торгового комплекса Shanghai Centre архитектора и девелопера из Атланты Джона Портмана – первого шанхайского здания работы американского архитектора со времен Международного сеттльмента. Однако через семь месяцев после кризиса, во время своего новогоднего визита в город, Дэн Сяопин посоветовал властям Шанхая ускорить застройку Пудуна. Два месяца спустя Государственный совет Китая объявил Пудун особой экономической зоной. «Головой дракона» город тоже окрестил Дэн8, заново возложив тем самым на Шанхай корону экономического центра Китая. На следующий год, во время очередного визита Дэн Сяопина, мэр Чжу убедил его одобрить амбициозный план по превращению Пудуна в нечто гораздо большее, нежели очередная производственная ОЭЗ. Чжу Жунцзи видел в новом Шанхае торгово-финансовую столицу Азии, восточный Уолл-стрит. Возможность вытеснить с этих позиций Гонконг, который, несмотря на перспективу скорого возвращения в состав Китая, оставался пугающе свободным городом, показалась Дэн Сяопину крайне привлекательной.

Наблюдая, как коммунизм рушится в Восточной Европе, а затем и в самой России, руководители КПК осознали, что удержать власть они смогут, только обеспечив быстрый экономический рост благодаря иностранным инвестициям. Модернизация Шанхая стала отныне центральным проектом партии. «До освобождения, – писал в своих мемуарах смещенный Генеральный секретарь Чжао Цзыян, – Шанхай был самым высокоразвитым мегаполисом в Азиатско-Тихоокеанском регионе, более современным, чем Гонконг, не говоря уже о Сингапуре или Тайване. Но спустя пару десятилетий Шанхай стал захудалым городом, оказавшись далеко позади и Гонконга, и Сингапура, и Тайваня. И тогда люди стали задаваться вопросом: “А в чем, собственно, преимущества социализма?”»9 Только превратив Шанхай в витрину авторитарной модели развития, партия могла подтвердить свое право на власть. Подобно тому как англичане считали, что архитектурное великолепие Бомбея поможет им укрепить свое колониальное господство в Индии, руководители китайской компартии решили, что, превратив Шанхай в самый футуристический город в мире, они сделают популярной систему, называемую ими «демократической диктатурой народа».