– Играйте! – приказывала она, остановив их неподалеку от веранды.

Старик перетягивал на шее ремень и, стащив со своей спины шарманку, упирал ее деревянной ножкой в песок. Динка становилась в позу. Дети, стоя поодаль, с любопытством смотрели на ее вихрастую голову, рваное платье и босые ноги. Пение сопровождалось заунывной хрипящей музыкой. На веранде появлялись взрослые и, облокотившись на перила, перекидывались шутками.

Маленькая бродяжка смешила их своей манерой прижимать руку к груди и откидывать назад голову с полузакрытыми глазами.

...Я с кинжалом в руке

Пробирался тайком... —

пела Динка, и с веранды раздавался громкий хохот... Дети подбегали к взрослым и, получив от них завернутые в бумажки деньги, бросали их в шапку. Динка разворачивала бумажки и, тряхнув над своим ухом шапкой, бежала к деду. Шарманщик выгребал деньги в свой карман и низко кланялся, благодарил.

Иногда музыка и пение прерывались на середине, горничная совала старику деньги и поспешно выпроваживала его за калитку. Динка, ничуть не огорченная тем, что ее прервали, бежала впереди...

В одной даче пожилая дама с седыми буклями остановила ее пение в самом начале:

– Подожди, девочка! Какие песни ты поешь? – строго спросила она.

Решив, что для этой важной дамы необходимо назвать композитора, Динка бойко перечислила все три песни, которые играла шарманка, и, остановившись на одной, громко заявила:

– «Ах, зачем эта ночь...» Песня композитора Глинки.

– Что такое? При чем тут Глинка? Это не для детей, – сказала старая дама и, обернувшись к мальчику и девочке, которые безмолвно стояли около ее кресла, повторила: – Вы видите, дети, это не для вас! Пусть старичок просто поиграет.

Динка возмутилась.

– Но я знаю и другие песни, – сказала она.

– Какие другие? Все в том же роде? Нет, уж не пой, пожалуйста!

Но дети, стоявшие за ее спиной как два истуканчика, вдруг зашевелились.

– Мы хотим, чтобы она спела! – хором сказали они.

– Но вы же слышите, что у нее все в одном роде! – взволновалась старая дама.

– Ни в каком не роде, а просто детские. Их играют на пианино для детей! – сказала Динка.

– Вот как! Что же, например? – заинтересовалась старая дама.

– Много. О птичках, о кошечках и о новогоднем снеге.

– Мы хотим... – тупо и упрямо повторили истуканчики, с двух сторон налегая на кресло.

– Ну, спой о птичке, – милостиво разрешила строгая дама и, склонив голову набок, поправила букли. – Дети, прослушайте песню о птичке!

Динка приготовилась, но шарманщик не понял и затянул «Разлуку».

– Прекрати! Прекрати сейчас же! – замахала руками старая дама и подозвала горничную.

– Барыня хочет, чтоб девочка спела одна, – пояснила та испуганному старику.

Динка фыркнула, но сдержалась и, приняв позу, громко объявила:

– «Птичка»! Песня композитора Глинки. «Отчего, певунья-птичка, так печально ты сидишь... – медленно запела она, тщательно выводя мотив. – Грустно милую головку опустила и молчишь...»

Дама милостиво закивала головой.

– Вот видите, дети, – сказала она поучительным тоном. – Сейчас мы узнаем, почему загрустила птичка.

Динка пропела еще один куплет, где птичке предлагают сахару и водицы, но она отказывается.

В рабстве, дети, сахар горек...

Что мне в клетке золотой?

Возвратите мне отраду

Жизни вольной и простой! —

старательно пропела Динка.

– Ну вот, теперь нам понятно, что птичке не нравится ее клетка, – точно следуя за Динкой и переводя слова песни на поучение, объясняла дама своим истуканчикам.

Динка, давясь от смеха, с трудом дотянула последний куплет:

– «И тогда я вам в награду песню лучшую спою...» Ха-ха-ха! – неудержимо залилась она вдруг.

– Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! – прыснули за креслом истуканчики, но старая дама погрозила им пальцем, и они мгновенно смолкли.

– Ха-ха-ха! – еще громче заливалась Динка.

– Почему ты смеешься? Сейчас же объясни, почему ты смеешься? – прикрикнула на нее старая дама, и седые букли ее затряслись.

– Потому что... так полагается по нотам, – испугавшись, что ей ничего не заплатят, скромно сказала Динка. – Это для того, чтобы дети развеселялись... Там просто так и написано: «Ха-ха-ха!» – сочиняла второпях Динка. – Это написал композитор Глинка.

– Ну, не знаю, кому это нужно... Мне, во всяком случае, ни к чему, – пожала плечами старая дама. – И вообще первый раз слышу что-нибудь подобное! Странная фантазия приписывать все Глинке!

Динка вспомнила стоящего у пианино Олега.

– Почему странная? А это что? «Смейся, паяц, над разбитой любовью...» – вдруг затянула она и, прервав себя на последнем слове, тоненько допела: – «Разве ты человек? Ха-ха-ха-ха! Ты ведь паяц!»

Старая дама заткнула двумя пальцами уши:

– Прекрати сейчас же! Это невозможно слушать! Спой лучше о кошечках, только, пожалуйста, без того самого «ха-ха»! – морщась, добавила она.

Но Динку душил смех, и, краснея как пион, она пояснила, что петь больше не может, так как у нее болит горло.

– Болит горло? И ты ходишь по дачам заражать детей? – в ужасе вскочила старая дама. – Да у тебя, может, ангина или дифтерит, а ты здесь поешь про птичек и распространяешь миазмы! Сейчас же уходи отсюда!.. Глаша! Дайте им два пятака, и пусть сейчас же уходят! – закричала она своей горничной. Горничная сунула Динке два пятака и поспешно выпроводила их с шарманщиком за калитку.

– С чего это она закричала-то? – спросил старик, отбирая у Динки пятаки. – Осердилась на тебя, что ли?

– Нет, она просто заболела... – Динка показала на горло. – У нее тут... дифтерит!

– Ишь ты, как сразу ее схватило! – покачал головой старик и, вздохнув, добавил: – Все под богом ходим!

Динка фыркнула и махнула рукой:

– Да пускай хоть умирает! Денежки дала, и ладно!.. А мы много сегодня заработали, да, дедушка? – весело добавила она и, подставив свой подол, попросила: – Высыпи мне в платье, дедушка! Я не потеряю! Я только побренчу немножко!

– Ну, не чуди, не чуди! – прикрикнул на нее старик. – Деньги не игрушка! Их с плачем добывают! Вот погоди, опосля зайдем в харчевню... штей поедим!

– Штей? С мясом? – спросила Динка и, поморщившись, вспомнила, что около харчевни всегда стоит теплый и тошнотворный запах перепрелой капусты. Особенно когда распахивается дверь... Один раз она даже задержалась у этой двери, чтобы спросить, что здесь варят, и какой-то возчик, вытирая ладонью рот, сказал: «Шти» – и добавил: «Есть пустые, есть с мясом! Это по цене!»