«Может быть, с мясом не так пахнут?» – подумала Динка. Ей уже давно хотелось есть. Но шарманщик не торопился. Он шел вдоль заборов, пропуская маленькие скромные дачки и заходя в те, которые выглядели богаче.

В одной из таких дач мальчик высыпал старику в торбу обгрызенные корки хлеба.

– Что ты делаешь? – возмутилась Динка. – Разве можно давать кому-нибудь недоеденные корки?

– А почему же нельзя? – удивился мальчик.

– Да потому... – Динка наморщила лоб и наизусть повторила мамины слова: – Потому, что это унижает человеческое достоинство!

– Подумаешь, человеческое достоинство! Где это ты набралась таких слов? – спросил другой мальчик, постарше, лениво поднимаясь из гамака с книгой в руке.

Динка молча дернула плечом и отвернулась.

– Тебя спрашивают, откуда ты набралась таких слов? Эй, ты! – насмешливо крикнул мальчик и стукнул Динку по голове книгой.

– Дурак! – вспыхнула Динка, придвигаясь ближе к шарманщику, который, глядя куда-то в сторону, играл плясовую.

– Ого! Да ты еще ругаешься!.. Григорий! – крикнул мальчишка подошедшему дворнику. – Гони эту рвань к черту!

– Ступайте отсюдова! – замахнувшись метлой, закричал дворник.

Девочка шарахнулась в сторону; мальчик шикнул и засмеялся.

– Ступай, старик, ступай! – кричал дворник.

Шарманщик суетливо взваливал на плечи шарманку. Динка выхватила у него торбу и, вытащив из нее горсть сухих корок, швырнула их в лицо обидчику:

– На! Подавись!

– Григорий! – загораживаясь от нее рукой, закричал мальчишка.

Но Динка, прыгая через клумбы, уже достигла калитки... Гнев дворника обрушился на шарманщика.

– Иди, иди! – гнал он старика, замахиваясь на него метлой. – Шляетесь здесь, грубияны нахальные!

– Дурак! Дурак! Вы все дураки! – кричала, повиснув на заборе, Динка.

– Я те покажу дураков! Чтоб духу вашего здесь больше не было! – ругался дворник, выталкивая шарманщика и запирая за ним калитку.

– Господи милостивый... – простонал старик, выйдя на дорогу. – Что ж это ты начудила там? Ну, стукнул барчук маленько... И стерпела бы... Ведь не ровня тебе... Вишь, как осердились и ни гроша не подали.

– Корки тебе подали! – огрызнулась Динка. Старик пощупал рукой торбу и покачал головой:

– Ишь ты, какая озорница! Взяла да швырнула! Еще ладно, что только вытолкали, а то бы придрались, не дай бог!

Он с опаской оглянулся на богатую дачу и, отойдя еще немного, остановился:

– Не под силу мне идти. Руки, ноги дрожат...

Динка испугалась.

– Сядь, дедушка, сядь! – помогая старику снять с себя шарманку, с раскаянием бормотала она. – Сядь здесь, на траву! Отдохни!

Старик сел и, вынув из торбы сухие корки, разложил их на траве:

– На вот, пожуй маленько.

– Не буду, – решительно сказала Динка и, сглотнув слюну, отвернулась.

Старик потрогал корки и, выбрав одну, с сожалением сказал:

– Размочить бы в водичке... Так ведь у иных и воды не выпросишь.

Он снова потрогал сухие корки и, горестно покачав головой, сложил их обратно в торбу:

– Посидим, коль так.

«Старенький... Корочку хотел съесть... размочить в водичке», – подумала Динка, и ей захотелось громко заплакать.

Но старик закрыл глаза и, прислонившись спиной к шарманке, задремал. Седые, пожелтевшие от времени космы упали ему на лицо, дыхание с хрипом вырывалось из груди... Динка тоже закрыла глаза и, свернувшись клубочком, зарылась лицом в прохладную траву. Ноги у нее ныли, сбитые подошвы потрескались, горло пересохло от жажды, нестерпимо хотелось есть. Но усталость взяла свое, и Динка заснула.

Через час шарманщик и девочка снова шли по дороге.

Солнце уже садится за деревья. Голодная, усталая, Динка еле тащится.

– Я не могу больше ходить, дедушка. У меня ноги отрываются... и голос весь вышел... – жалуется она.

– Вот еще в эту дачу зайдем, а тогда и домой... Тут четыре семейства снимают, очень люди хорошие. И попить дадут, и деньгами не обидят, – говорит старик, осторожно открывая чугунную калитку и направляясь к дому.

Динка медленно плетется за ним. От мелкого гравия на дорожках босые ноги ее горят и чешутся, на пятки больно наступать.

– Дедушка пришел! Дедушка пришел! – выбегая навстречу шарманщику, кричат дети.

Детей так много, что у Динки пестрит в глазах от их платьиц, рубашонок и вязанных, как чулок, с яркими полосками и с кисточками на концах, цветных фесок.

– А чья это девочка? Как ее зовут? – спрашивают они, перебивая друг дружку. – Она будет вертеть ручку шарманки? А нам ты дашь повертеть, дедушка?

– Моя, моя девочка. Она вам песенки споет. И ручку повертите, как же без этого? – еле успевает отвечать старик и, вытирая мокрый лоб, просит: – Вот только бы нам водички испить!

– Водички? Сейчас! Вам кипяченую? – бросаясь наперегонки к дому, кричат дети.

Около большой веранды круглая площадка; на скамейках сидят женщины с детьми.

Приход шарманщика вызывает всеобщее оживление, и вокруг старика и Динки сразу образуется толпа.

– Вона, гляди, кто пришел! – уговаривает раскапризничавшегося малыша старая нянюшка. – Сейчас как заведет, так и твоего голоса не будет слышно! Молчи лучше!

– Водички! Нате водички! – кричат дети, протягивая старику и девочке сразу несколько кружек.

– Спасибо, спасибо... Славные детки, бог их наградит! – растроганно бормочет старик, припадая к кружке с водой.

Динка пьет долго и жадно, потом, отняв от губ кружку, смотрит на детей. Мутная накипь от усталости, голода и унижений вдруг рассеивается в ее душе, и, словно очнувшись от тяжелого кошмара, она обращается ко всем с запоздалым приветствием:

– Здравствуйте!

– Здравствуй, здравствуй, деточка! Садитесь вот с дедушкой, отдохните немножко, – освобождая место на скамеечке, приветливо откликаются женщины.

Откуда-то появляются чашка молока и сладкая булочка.

– Спасибо... я не хочу... Дайте дедушке, – с усилием отказываясь от еды, говорит Динка. Ей кажется, что если она отопьет хоть глоток молока и съест хоть кусочек булки, то сразу почувствует себя нищей... В чужом доме, в этом рваном платье... – Нет-нет! – отказывается она. – Дайте дедушке. Пусть он поест, а я пока спою... Я одна спою!

Динка вдруг вспоминает любимую песенку Мышки. В этой песенке рассказывается о внучке, которая водит слепого дедушку и передает ему все, что видит вокруг. Правда, Динка не помнит всех слов, но она так ясно видит идущих по лесной дороге дедушку и внучку, так ясно представляет себе залитый солнцем луг, что не думает о словах, они как-то придумываются на ходу сами и легко ложатся в рифму: