Мне захотелось взглянуть в последний раз на фруктовый сад. Ветки деревьев лежали на особых подпорках; мне иногда казалось, что сажала этот сад моя мать. Она очень любила разводить цветы, но теперь никак не узнать, что именно в саду вырастила она. Я обещала Рамсесу, что покину Малькату без грусти, но поняла, что ошибалась. Через четыре месяца, в день поминовения Уаг, негде будет воскурять благовония для ка моей матушки — она останется одна в заупокойном храме Хоремхеба, окруженная тьмой, забытая.

Сзади подошел Рамсес.

— Мы еще вернемся.

— По этим залам ходила моя мать, — сказала я. — Иногда, стоя на балконе, я думаю: быть может, она видела то же самое, что вижу я.

— Мы построим для нее храм, — пообещал Рамсес, — и ее будут помнить. Я теперь фараон всего Египта.

— Эхнатон тоже был фараоном всего Египта…

Рамсес обнял меня за плечи.

— Отныне твоя семья — это я, Аменхе и Немеф. Народ видел мою победу в Нубии и Кадеше, видел нашу победу над шардана. Боги нас хранят. Они нас знают.

После полудня мы отплыли целой флотилией — больше ста кораблей. Я стояла на палубе, глядя на удаляющуюся Малькату. Лучший корабль Рамсеса нагрузили сундуками и тяжелой мебелью из дворца. Из каюты выглядывали эбеновые статуи богов, которым тоже как будто не терпелось поскорее добраться до Авариса. Свободного места почти не осталось, так что плывшие с нами придворные сидели под пологом — ходить им было негде.

Впереди нас ждали большие перемены, и я грустно вздохнула.

— Интересно, каково это — все время жить в Аварисе?

Мерит, по обыкновению рассудительно, ответила:

— Так же как и раньше, когда ты с остальным двором жила там летом. Только теперь не позволяй Исет выбирать лучшие комнаты.

— Рамсес уже приготовил для меня покои. Он построил мне новые, рядом со своими. И там есть еще две комнаты: одна для тебя, другая для Аменхе и Немефа. Тебе больше не придется жить вместе с кормилицами. У нас будут самые лучшие покои в Аварисе.

Мерит радостно прижала руки к груди.

— А Исет уже знает?

В Пер-Рамсес мы прибыли в середине месяца пахона. Это был уже не тот дворец, который мы видели в холодном месяце тиби. В свежевыкрашенных вазонах и на клумбах пышно расцвели цветы. Душистые гирлянды из цветов лотоса обвивали высокие колонны, комнаты наполнял нежный аромат лилий, а в выложенных плиткой двориках среди цветущего жасмина журчали фонтаны.

Похоже, со дня смерти Сети здесь трудилась целая армия слуг. Я представила, как они снуют по дворцу точно пчелы, бегают по комнатам, моют, чистят, натирают, готовясь к нашему приезду. Свежевыкрашенные стены блестели на солнце, тысячи бронзовых светильников ждали наступления темноты, чтобы отразиться в новых блестящих полах. Все было новое, роскошное, сверкающее.

Я с удивлением спросила у Рамсеса:

— Как на это хватило казны Авариса?

Он понизил голос, чтобы нас не услышали.

— Казны бы не хватило. Благодарить нужно пиратов-шардана.

В тронном зале под огромными статуями фараона Сети и царицы Туйи собрались сотни придворных. Пасер читал список — кто где разместится. Вот он произнес мое имя, и весь двор, казалось, затаил дыхание.

— Царевна Нефертари — по правую руку от фараона Рамсеса Великого.

По залу пронесся удивленный шепот, а Хенуттауи пристально посмотрела на Исет. Если меня поселили по правую руку от покоев фараона, значит, Рамсес уже выбрал меня главной женой. Это еще не публичное заявление, которое будет высечено на стенах храмов, но Рамсес ясно дал понять всему Аварису, чего хочет.

— Пойдем, покажу тебе твои комнаты.

Рамсес подвел меня к деревянной двери, инкрустированной черепаховой и слоновой костью, и прикрыл мне ладонью глаза.

— Что ты делаешь? — рассмеялась я.

— Когда войдешь, расскажи, о чем тебе это напоминает.

Рамсес открыл дверь и убрал руку. Я так и ахнула: я словно оказалась дома. На дальней стене резвились рыжие телята — как в моей комнате в Малькате. На другой стене богиня Мут передавала моей матери анк. Я смотрела на рисунок, вспоминая портрет матери, который изуродовала Хенуттауи, и по щекам у меня текли слезы.

В течение следующего месяца в тронном зале каждый день собиралась толпа. Дни наши проходили в трудах, мы ездили по Аварису, следили за тем, как выполняются работы по восстановлению города, принимали посланников и иноземных визирей. Зато по ночам наступало сплошное веселье. Сети истратил свою казну на подготовку к войне — и на развлечения, так что хотя дворец разваливался, но танцовщицы у него всегда были самые красивые в Египте. Они кружились по Большому залу, стараясь понравиться новому фараону, и весь двор оживлялся. Аменхе и Немеф сидели на коленях у Уосерит и хлопали в ладоши в лад систрам. А вот маленького Рамсеса никому, кроме матери, не дозволялось брать на руки — только няньке. Исет стерегла его пуще глаза. Если Аменхе и Немеф подползали к нему слишком близко, она хватала его и относила подальше. Бедняжка Рамсес, вырываясь у матери, только и мог слушать радостные вопли моих малышей, кувыркавшихся на помосте. «Он будет совсем одинок, когда подрастет», — думала я.

В Аварисе же никто не страдал от одиночества. В загородных особняках за Пер-Рамсесом люди каждую ночь праздновали прибытие из Фив все новых и новых родственников. Аромат жареной утятины проникал даже в коридоры дворца, а по утрам так сильно пахло гранатовой пастилой, что я просыпалась с урчанием в животе. С балкона своей комнаты я смотрела на крестьян, собирающих янтарно-желтую смолу мирры, а по вечерам их жены гуляли с детьми по зеленым аллеям Авариса. Страх перед голодом прошел. Египтяне думали, что их жизнь изменилась благодаря изобретению зодчего Пенра, но я-то знала правду. Интересно, что бы подумали мои акху, знай они, что не все в Амарне уничтожено.

Вскоре пришло неминуемое известие. Мы прожили в Аварисе месяц; время празднеств и путешествий окончилось. В наши с Рамсесом покои явился Пасер и плотно закрыл за собой дверь. Рамсес взял у него свиток.

— Десять тысяч хеттских воинов овладели Кадешем, — сообщил Пасер. — Город уже сменил подданство.

— Кто еще знает?

— Только гонец, государь.

Я прочитала послание, глядя через плечо Рамсеса. На рассвете к Кадешу подошло десятитысячное войско; жители перепугались и к полудню сдали город. Рамсес смял папирус.

— Муваталли думает, что я побоюсь выступить против него! Он считает себя ястребом, а нас — курятником! — Рамсес отшвырнул смятый свиток к стене. — Он сильно ошибается!

— Царь Муваталли — опытный воин, — сказал Пасер. — Он сражался со всеми восточными державами.

— А теперь пусть попробует сразиться с Египтом!

Аварис