— Разумеется. Он только того и ждет. Он пожирает тебя глазами, разве непонятно?

— Ну не знаю…

Я продолжаю настаивать:

— Да что тут знать? Все очевидно. Он ждет от тебя знака. Думаю, его воспитание не позволяет ему наброситься на тебя, но как только ты подашь какой-то намек… Ты же говорила, что он тебе нравится?

— Ну нравится…

В интонациях Жанны сквозит сомнение, но «Cosmopolitan» уже отложен в сторону, и тонкие накрашенные пальчики в задумчивости барабанят по столешнице. Взгляд ее затуманился и уставился куда-то вдаль. Я противна себе, но операцию необходимо провести быстро, иначе мне не выжить, долго я с собой не справлюсь. Мне надо исключить Арно из своих мыслей, превратить его в чужую собственность, поставить на нем крест. Разумеется, мне будет больно, но лучше так, коротко, бах, вспышкой, как пощечина или удар плетью, чем медленно и скорбно, ежечасно подставляя вторую щеку. Мне нужно похоронить внезапно возникшее между мной и французом родство, и Жанна подходит для этого как нельзя лучше.

— Я просила его опять покатать меня по острову, — словно сама себе говорит она. — Ну вот, теоретически, можно вернуться пораньше и вместо ужина… ну или после ужина… А ты знаешь, ты совершенно права! Почему бы и нет? А вдруг? Жить в Париже, поплевывать в Сену…

Одна мысль о том, что парочка поженится и будет счастлива вместе, перекрывает мне кислород. Но, не перестаралась ли я? Надо заметить, быстро же у Жанны растут аппетиты!

— Он отсюда никуда не уедет, — на всякий случай говорю я. — Он останется на острове.

— На острове, на острове… Это мы еще посмотрим!

Зеленые глаза загораются блеском и, легко вскочив с кресла, Жанна вбегает в дом.

— Я, пожалуй, пошлю тебя нафиг с твоими советами и одену сегодня лиловое платье. Помнишь — итальянское, полупрозрачное? Ну, которое ты называешь «блядским»? — слышу я уже со второго этажа.

Я хмурю брови и, неожиданно начиная жалеть о только что мною содеянном, до крови откусываю заусенец:

— А он зайдет за тобой сюда?

— Неа… Мы встречаемся у Лучано.

— Ну хоть на этом спасибо, — бормочу я себе под нос, соображая, что наблюдать, как при виде этого чертового платья в глазах Арно зажжется искорка восторга, будет выше моих сил.

На столике рядом с брошенными Жанной журналом, чашкой с кофе и еще дымящейся сигаретой трепещет на ветру какая-то бумажка. Я уверена, что с ней связано что-то важное, но что именно, вспомнить не могу. Смутное беспокойство заставляет меня подняться с полотенца, преодолеть расстояние до столика (руки и ноги слегка дрожат после необычно длительного утреннего заплыва) и развернуть ее. Настроение из просто плохого моментально становится абсолютно отвратительным. С бумажки мне подмигивают кривые, кое-как нацарапанные циферки телефона бангкокского банка. Ну вот, и Стас тоже решил куда-то уехать, пока не поздно. Все куда-то собираются.

Я комкаю бумажку с телефоном и бросаю в пепельницу, потом опять ложусь на полотенце и закрываю глаза. Солнце рассеянно покусывает кожу, и волны тихо плещутся о камни. Всех к черту, пусть едут куда хотят, а я останусь тут. Одна. Мне кажется, еще немного, и я что-то нащупаю, уловлю состояние, в котором всё это уже будет не важно.

Проводив Жанну и оставшись наедине со своей «Виллой», я с мрачным удовлетворением, как на трон, уселась в свое, наконец-то, освободившееся кресло. С момента Жанниного приезда я, словно дальняя родственница, довольствуюсь табуретом. Кресло — удобное, плетеное из ротанга, с мягкими подушками и подлокотниками — на террасе одно, и покупать второе в мои планы никак не входит. «Вилла Пратьяхара» явно не рассчитана на гостей, и ее статус непременно должен быть восстановлен, а восседающая в моем кресле наманикюренная Жанна может взамен получить (моего же!) Арно и мотать с ним к любой Сене по своему желанию. Так французу и надо! Все, что я хочу — это тишины и покоя.

После вчерашней вспышки эмоций, сегодняшний день кажется сонным. Размытое в полуденном мареве солнце печет что есть дури. Пляж, сколько мне видно с моих скал, выглядит совершенно безлюдным, даже русские в отеле, видимо, утомились от бурного отдыха и расползлись по гамакам.

Тайки (спасибо Жанне) ко мне больше не приходят, питьевая вода в доме закончилась, и весь день я остервенело грызу яблоки. Впрочем, то ли от жары, то ли от отвратительного настроения, у меня совершенно нет аппетита, и голод одолевает меня уже только после заката.

Когда среда твоего обитания ограничивается полукилометровым пляжем, можно научиться определять время не по часам, а по ряду косвенных признаков. Судя по тому, что в «Пиратском баре» уже зажгли свет, а повиливающие хвостами собаки в поисках еды удалились с пляжа в поселок — сейчас около восьми, а значит Ингрид садится за столик, надевает на нос очки и раскрывает меню.

Наспех напялив что попало, я спускаюсь со своих отшельнических скал и направляюсь в отель. Не иначе как по поводу приезда русских, он неожиданно ярко подсвечен всевозможными огоньками и лампочками, и музыка играет громче, чем хотелось бы. У входа в ресторан меня встречает кривляющаяся девица, несмотря на позднее время, все еще одетая в купальник. Лифчик не закрывает, а скорее открывает подозрительно круглую, уж не силиконовую ли тоже, грудь, а на заднице расположились какие-то невразумительные кружева в виде микроскопической юбки, напоминающей национальные африканские набедренные повязки. Скользнув по мне беглым взглядом, она чуть поводит бедром, пропуская меня мимо, и принимается пуще прежнего орать в телефон: «Ну вот я и сказала, мамуль! Подождет твоя дача, берешь Владика и на каникулы в Тай! Визу справим, билет возьмешь бизнес-классом, нечего ребенка десять часов в экономе мариновать, еще грипп подхватит, сидя с разными уродами…»

«Разные уроды», представленные сегодня скромно одетой в льняной сарафан Ингрид и ссутулившейся за дальним столиком американкой в чем-то ситцево-гороховом, выглядят чужими и неприкаянными на том празднике жизни, в который превратился отель.

— Где наш Лучано? — интересуюсь я у запыхавшегося Тхана, подсаживаясь к шведке. — Ушел играть на трубе?

— Какое там! — жалуется Ингрид. — Все хлопочет по хозяйству, когда тут поиграешь, с этими… — старческий палец коротко, но выразительно тычет в сторону шумного русского столика. — Но ты знаешь, их поубавилось за эти дни. Уехать они не уехали, но теперь треть компании находится в каком-то вечном летаргическом сне, не важно, день или ночь. Иногда они вылезают на балконы, потом опять пропадают в недрах бунгало. Сонные какие-то и глаза шальные, особенно у мужчин.

— Может, они просто курят траву постоянно? — зеваю я, открывая меню.

Ингрид пожимает плечами, неуютно ежится и ковыряет вилкой салат.

— А где твоя подруга? — интересуется она после тщательного изучения содержимого своей тарелки. Бедный Лучано перестал справляться с наплывом клиентов, и подгоревшие крутоны в «цезаре» расстраивают старую гурманку.