— Здравствуй, Тихон, — сказал он.

— Здрав будь, — отвечал тот, поведя в сторону гостя тяжелой желтой бровью. — Стало быть, мы подняли зимовейку на твоей тропе? А я думал, тут ходит только Антоний.

К столу подсел подсел третий, он все так же молчал, и молодой хори-бурят сказал:

— Он не слышит и не говорит.

— Я знаю, — вздохнул Агван-Доржи.

Воронов вспомнил, как однажды хотел подарить монаху меховую куртку, снятую с одного бурятского нойона, но тот отказался. Вольному — воля!

Агван-Доржи смотрел на этих троих и испытывал чувство, сходное не то с жалостью, не то со смущением. Он улавливал их душевную сущность, она определялась разноцветьем: от светло-зеленого, благо приносящего на земле живущему от трудов своих, до темно-красного, густо облитого неприязнью к чуждым по духу, и больно делалось на сердце, томительно; он видел тщету усилий этих людей, видел и завершение их земной жизни, которое не за горами, и с нескрываемой грустью слушал, как молодой хори-бурят, старшой называл его Семеном, но у него, конечно же, было другое имя, говорил с бойкой, почти мальчишеской страстью:

— А я-таки нашел старшего брата! И теперь у меня, как у большинства людей, две руки, но в отличие от многих еще и два сердца: одно принадлежит моему племени, другое — русскому. А что? Так меня учили в школе. И я не знаю, почему все поменялось. Я не хотел этого. И никто в степи не хотел этого.

27.

Каждое историческое событие, происходящее в русской жизни, имеет свою особенность, она предопределяется рядом причин, больших и малых, отображающих теперешнее состояние духа русского человека: тверд ли, ослабел ли?.. И каждую из этих причин можно поставить на первое место, что успешно делается учеными и неучеными мужами, когда заходит разговор о развале великого государства; одни утверждают, что повинны в этом прежние власти, возомнившие себя способными поменять природу человека, отделив доброе начало, всечасно рождаемое в нем, от злого, к сожалению, и в нем тоже имеющего быть. И вот, взявшись за решение этой, непомерной тяжести задачи, они не сумели даже подступиться к ней, отчего и сломались и постепенно утратили интерес к прежним идеалам, что влекли их, а утратив те идеалы, сделались неспособны управлять, это и привело к развалу страны. Другие, не менее первых, страстнозвучные, утверждают, что повинны в этом политики, и в прошлые леты ориентировавшиеся на Запад, лишь в нем пытавшиеся найти подтверждение собственной сути, далекой от русской самостийности, оторванные от отчей земли, от ее болей и ожиданий, даже если они ни разу не покидали ее. «Видите, что получается, — говорили эти, другие. — К власти пробрались люди, не знающие своего народа, не любящие его. Они и потянули нас невесть в какую сторону, попутно разрушая прежние устои российской жизни. А теперь мы пожинаем плоды их неразумья и гибнем». Но были еще и третьи, и четвертые, и пятые. Впрочем, почему «были»? Они есть и по сей день, выдающие свое суждение за истину, не ведающие того, что истины и быть не может в земной жизни, в ней есть только стремление к ней, божественной, иной раз как бы даже освещающей наш слабый разум, но чаще пребывающей в пространственной дали, куда нет доступа самой сильной человеческой мысли. Прислушиваясь ко всем этим суждениям и первых, и шестых, и одиннадцатых, обыкновенный разум готов принять каждое из них, согласиться с реченым высокоумным мужем; и, что греха таить, иной раз и соглашается, но только на какое-то время, по истечению которого отвращается от своего прежнего посыла чаще для того, чтобы потянуться, и опять искренне и горячо, к чему-то еще… И так продолжается вот уже который год! Нет покоя на сердце у людей, нет оправдания их бездействию и неумению на что-то решиться, прийти к чему-то.

Да, произошло предательство, величайшее за всю историю российской государственности. Но почему произошло? Почему появились во власти люди в сущности мелкие, безликие и безвольные, чуждые миросозерцанию русского человека, привыкшего держать ответ не только за себя, но и за слабых мира сего, великою кровью создавшего могучее государство, которому, верилось, не будет износа? А что, если бы у власти в ту пору оказались другие, то ничего бы не поменялось? Или эти, другие, действовали бы иначе, не так топорно и безнравственно, и сумели бы удержать ныне разбежавшиеся в разные стороны хотя бы и не по своей воле украинные земли, поднятые из небытия или жалкого, то и дело унижаемого сильными соседями существования, Российской государственностью? Лишь обогретые ею иноязычные племена, обитавшие на тех землях, обрели способность осознать себя равными среди равных, жить без опаски за завтрашний день, рожать детей.

Можно нанизывать эти вопросы бесчисленное множество раз, как рыбу на шампур, и не получить ответа ни на один из них, ибо его нет в природе вещей, мыслимых нами как объективные, не зависящие от людской воли, но от чего-то иного. От чего же?.. Должно быть, от свойства человеческих душ, объединившись лучшими, а скорее, характернейшими своими проявлениями, создавать нечто целостное и жизнестойкое, именуемое духом народа. Именно в нем, а не в чем-то еще, лежащем на поверхности и потому только и проглядываемом, надо искать разгадку великой трагедии, черной тенью павшей на Россию и смутившей даже самого стойкого, твердо верящего в свое высокое предназначение. Что-то случилось, отчего в этом духе природном произошла трещина, в нем вдруг проявилась усталость. Нет, она наверняка не возникла одномоментно, она, должно быть, нарастала из года в год, пока реки, скапливающие ее, не превратились в море, широкое, разливанное, горчащее тягостным недоумением и сердечной болью. Идущее сверху, от власти: мы все знаем и видим, вы только следуйте за нами, не отступайте от принципов, нами данных, и все будет хорошо, — это, идущее от власти и, вольно или невольно подминающее под себя искони живущее в русском народе, благостное и доброе, в конце концов, приняло очертания некой угрозы существованию самих устоев российской государственности, отчего и было отвергнуто не только на городских площадях, где правит не обладающий ясным умом, но сильным голосом, способным перекричать соседа, а и в деревнях, где обретала русская нравственность, не всегда принимающая даже и сулящую благо новину, укоренелая в следовании свычаям дедичей, освящаемая соборностью, которая, пролегши от высоких небес, сделалась частью ее души.

Усталость духа народного — вот где нужно искать первопричину того, почему русские люди со столь не свойственным им спокойствием приняли известие о развале государства. Но