Даже пулемет, что был у немцев, они сняли с разбитого мотоцикла разведчиков, и минометов тоже не было, только стрелковая шелупонь.

– А что вы собирались с фон Боком делать?

– Расстреляли бы.

– И кто из вас знает фон Бока в лицо? – В ответ оба обормота пожали плечами, и че поперлись, если в лицо не знают, а? Так же на вас Вермахт оберстов не напасется. Не, ну я сам тоже еще тот отморозок, но эти-то кадровые командиры РККА. И это моя вина, до Старыгина я их приучил к этой махновщине.

Наконец доехали до пункта назначения, и я специально поставил по стойке смирно Вахаева с Онищуком (и с Листиковым для комплекта), пока бойцы снимали с машин убитых и клали их на землю. Двенадцать парней положили эти разведкозлы ради какого-то паршивого оберста (тем более постороннего), неравноправный обмен, довесок в виде роты фрицев с убитым мной бонусным оберстом мне нафиг. Один Збигнев чего стоил, а сколько фашистов еще уложил бы бравый поляк.

А мы затем пошли к полковнику, докладывать, что и как. Выслушав доклад, полковник обматерил всех троих разведкомандиров по матери (досталось и моей, еще не родившейся матери). И выдавал при этом такие перлы, что я просто диву давался, сам я тоже, скажем, не ангел, люблю матом выражать неевклидову геометрию, но полковник талант на фиг, АБСОЛЮТНЫЙ ЧЕМПИОН МИРА ПО МАТУ. Хоть на нобелевскую премию по филологии[204], антропологии[205], анатомии и еще десятку наук выдвигай.

Да, разведчикам очень неприятно, из-за их глупости погибли двенадцать человек. И полковник разжаловал этих обормотов, командиром разведки поставил доблестного киргиза-пограничника Мамбеткулова, а этих летех назначил к нему помощниками. Кроме того, неделю они в свободное от разведки время должны помогать старшине и его ребяткам на кухне, во как. Но как-то слишком добр полковник, мог и расстрелять. Мог!

Уже поздно, и старшина пришел звать на ужин, полковник сразу передал троицу старшине во временное пользование и наказал не беречь их. Мы с ним (с Анисимычем) пошли ужинать, по дороге присоединились Бернхардт с Хельмутом, последнего уже утвердили командиром взвода, да и Бернхардт уже давно легитимный начштаб. Поужинали, за ужином полковник опять ругал разведчиков, но без мата, видимо, стеснялся присутствия Шлюпке.

– Анисимыч, вы, конечно, правы, но это же вчерашние пацаны, детство в одном месте играет. Да, они виноваты, на их совести двенадцать жизней, зато они разведали и нанесли на карту все гарнизоны фрицев на 500 км в округе, кроме того, установили связь с подпольем через Ильиных. Ильиных – секретарь горкома ВКП(б) в Городке, он нам со своим подпольем помогал во время захвата того самого Городка. Через него планируем выйти на центр и по возможности работать, имея связь с Москвой.

– За это хвалю, но глупость с оберстом непростительна, у них был приказ провести разведку, но не более.

Слушаю полковника и обращаю внимание, что рядом со мной сидит угрюмый командир первого батальона Ахундов. Угрюм он постоянно, а почему? Да у него в крепости погибла семья. После первых выстрелов 22 июня он побежал в штаб, семья осталась досыпать, крупнокалиберный снаряд попал в общежитие, дочка, сын и жена майора погибли сразу. А как рассказывают крепостники, Ахундов раньше был балагуром и весельчаком, истинным кавказцем, но невосполнимая утрата и горе его изменили. Зато в рукопашке нет человека сильней, в ней Ахундов превращается в зверя, я-то не видел, но Маня рассказала. Когда отбивали одно из нападений немцев в крепости (хотя они вообще-то австрийцы из 45-й ПД), Ахундов рванулся в кучу-малу, с ППД и саперной лопаткой. Когда кончились патроны, он бил прикладом ППД, ухватив за обжигающий ствол правой рукой, и МСЛ[206]в левой. Короче, результатом боя Ахундова против Вермахта стали 23 трупа, из них 18 погибли от пуль, а трое от приклада ППД, и двое развалены чуть ли не по пояс наточенной как бритва лопаткой. Полковнику постоянно приходилось одергивать майора, все-таки он командир и должен командовать солдатами, а не рубиться как казак-берсеркер.

И мне очень больно смотреть на него, за что же ему такое горе, он ничего немцам плохого не сделал, а они убили его детей: мальчика шести лет и девочку четырех, да и жену красавицу Фирангиз. А он сидит, атлетичный высокий брюнет, с глазами, полными горя, и пережевывает ужин. Мне кажется, он не понимает, что ест, не чувствует вкус еды, не видит нас, он там, с детьми и Фирангиз, в прошлом…

Ужин окончен, мы встаем из-за стола, и полковник спрашивает у старшины, почему не видно начтыла. Действительно, где Манюня?

Полковник, закончив ужин, ушел, и я беру старшину за жабры:

– Слушай, харя тыловая, колись, где начтыл?

– Не имею права говорить, товарищ старший лейтенант.

– Я ща из тебя сибирских пельменей налеплю, ты что, вообще нюх потерял, старшина?

И я так легонько ударяю старшину ногой, раз десять по периметру организма, хомяк колется:

– Хорошо, скажу, они поехали по деревням закупать продовольствие, но с ними взвод охраны из ЗАР.

– Ладно, пока никому ни слова, свободен, партизан жрачно-жвачного фронта. Пшел на хрен отсюда.

Рядом стоит нацик наш (ну из будущего, который):

– Товарищ командир, можно с вами поговорить?

– О чем мне с тобой говорить, гопота ты коричневая?

– Я не хочу бездельничать, товарищ командир, хочу бить немцев.

– А с какого это переката-перехвата своих идеалов бить собрался?

– Так я что, слепой? Не вижу, что немцы творят здесь?

– Да расслабься, это же Белоруссия, ты же русский нацист, какое дело тебе до белорусов?

– Так товарищ командир, они же, оказывается, и с русскими так поступают. С утра решили мы с Федором Куржавиным в деревню смотаться, ну в Колоски. Только там стали пить молоко, которым тетя Вера Ташкевич угостила, как туда нагрянули немцы. Мы и спрятались с Федором в малиннике, а офицеру приспичило партизан искать, причем не в лесу, а в деревне. Население, сами знаете, там смешанное, белорусы и русские. И русский полицай Сидоров привел семью лейтенанта Флегонтова, Василия Кузьмича, Марью Федоровну и Лизавету, родителей и жену лейтенанта. Сам-то Флегонтов, говорят, где-то на Севере служит, а жена на лето в отпуск приехала. Так этот офицер, эсэсовец, насиловал Лизу прямо перед тестем и тещей, заставлял их выдать местоположение партизан. Кузьмич меня с Федором видел, но не выдал… Потом немец зарезал Марью Федоровну, воткнул кинжал женщине в печень и поворачивает там, она орет, а немец смеется и поворачивает. А мы с Федей молчим, видим все, психуем, но молчим, немцев около двух десятков, а нас двое.

– И что потом? Кто тебе разрешил покидать место дислокации?

– Просто молоко тут вкусное, товарищ командир.