– Плевать, – говорит мне Машуня и тащит на склад, у нее там кабинетик, оказывается, есть.

И как настоящая женщина благодарит своего охотника-добытчика. Машуня благодарит меня неистово, аж до ужина. Экстремалка, блин, за тонкой перегородкой бойцы таскают и размещают трофеи этого дня, а я в это время благодарность получаю, правда, пришлось Машу перевести в режим беззвучки.

Мы закончили раздачу и получение благодарностей, к тому времени и бойцы закончили ныканье трофеев. Маша пошла принимать дела у Глафирки. Глафирка, сдав бумаги Маше, осчастливливает нас своим отсутствием (свалила, короче), и тихо из закутка выныриваю я, ну все, время ужина, вперед на жрач, кишку пора набить, жрать хочется как из миномета (ой нет, как из ружья).

После ужина по традиции мы с Машей взяли «Опель» и выехали в лес, Елисеев со своими, видимо, заночевали где-то в лесу. А мы с Машей решили перед сном «пробежаться» и, «пробежавшись» несколько раз, практически под утро заснули. Ауфвидерзейн, 9 июля.

10 июля 1941 года, где-то в Белоруссии (точнее, в 50–70 км от Брестской крепости)

Просыпаемся с Маней в обнимочку, хорошо… Соловей где-то заливается, какую-то песню в стиле менестрелей-трубадуров поет для своей трубадурочки, а нам пора уж вставать, война есть война. Хотел по привычке утреннюю «пробежку» сделать, но чего-то Манюнька не хочет, ну нет так нет, секс это добровольный процесс без противления сторон (как говорилось в «12 стульях»), придется побегать другими ногами.

И побежал я по утреннему белорусскому лесу, соловей все так же расписывает невидимой соловьихе, что он с ней сотворит, если она сделает глупость и уступит его домоганиям. (Неожиданный взгляд на трель соловушки, но реальный, ну не о любви к Родине ж он поет.) Бегу и бегмя выбегаю (многовато слов с корнем бег) на поляну, вдруг в конце поляны замечаю какое-то движение. Сразу плашмя валюсь на землю и включаю режим сонара, или радара, короче, включаю все органы чувств, что за фигня тут, может, какая парочка романтиков-хиромантиков, типа меня и Мани?

Затихарившись ползу вперед, как в 95 году на границе таджикско-афганской по-пластунски. Навстречу идут действительно люди, причем немцы, целых шесть штук, что делать? Из оружия у меня только кулаки и ноги (зубы, ногти и сарказм), а их шесть и, тоже подкрадываясь, двигаются вперед, в лагерь к нам, что ли, разведка? Что же делать, едрит атлетико мадрид, хетафе осасуной депортиво[215]погоняет?

Ползу за ними, они передвигаются тоже тихо, даже травинки не двигаются, тоже мне привидения, а почему их так мало? Или они мегарэмбы?

Тут поверх голов немчиков звучит басовито очередь, это стучит сердито-деловито МГ, ого, часовой-то наш не спит, начеку парень.

– Хенде хох, штейт ауф, дойчише швайны, встать, суки, руки за голову, оружие на землю, следующая очередь пойдет ниже, – грозно кричит часовой (по голосу Акмурзин вроде).

– Стой, не стреляй, мы не немцы, мы свои, мы советские.

– Какого фикуса наши? Наши советские все тут или за линией фронта, считаю до трех, и если по одному, с поднятыми руками и без оружия не подойдете, МГ из вас фаршированных уток сделает по-пекински.

Вдобавок часовой выдает фразу на ядреннейшем мате, прям термоядерная фраза, даже полковник отдыхает. Нет, это не Акмурзин, тот бы на башкирском матерился, это кто-то из славян.

Одетые в немцев неизвестные о чем-то шушукаются, потом снимают автоматы немецкие и, оставляя остальную снарягу, поднимают руки.

– Эй, пулеметчик, мы сдаемся.

– Подходите по одному, чуть ручки спустит кто, я крещение в Иордани устрою очередью всем.

Ряженые, не опуская руки, медленно идут вперед, подползаю и беру в руки первый же автомат, теперь встав, щелкнув затвором, иду за ними.

Опять очередь поверх голов:

– Вам че, не понятно, по одному и без оружия, че за сука там с автоматом шатается?

– Это не сука, а Горбатый… блин тьфу, то есть комиссар дивизии конвоирует задержанных, часовой, охренел?

– Ой, простите, товарищ Любимов, не углядел сразу.

– Граждане задержанные, руки за головы, сесть жо… на землю, не бойтесь, это недолго, до геморроя-простатита не дойдет, – командую я.

Они что-то ворчат, но демонстративное передергивание затвора МП-шки их отрезвляет, и они, послушно задрав ручонки, садятся на попчонки (чего-то рифма рукивверховская, ну уж какая получилась). «Руки вверх» уже история русской культуры.

Стоим, держим на прицеле неизвестных, тут крик из кустов, которые сзади нашего часового:

– Телинин, в чем дело?

– Товарищ сержант, тут мы с товарищем комиссаром каких-то ряженых непонятков добыли, целых шесть штук.

– Здравия желаю, товарищ комиссар, начальник караула сержант Онуфриков.

– Онуфриков, осторожно обыскать каждого, потом связать ручки за спину.

За сержантом стоят еще около взвода бойцов и тоже держат на прицеле своих карабинов неизвестных, сержант передает МП в руки ближайшему бойцу и, доставая (хозяйственный сержантик) шпагат-шнурок, командует бойцам:

– Обыскать от сапогов до пилоток, чтобы ни одного шва не пропустили. И чтобы даже зубочисток не осталось, – говорю я и думаю, а тогда зубочистки были или потом появились? Хотя вроде когда Гаспара Колиньи[216]убивали в Варфоломеевскую ночь, у него в зубах она была.

Скоро привели всех шестерых пойматиков в расположение, а Елисеев шляется где-то далеко, и колоть их пока некому, потому загнали неизвестных в землянку. Их главный – белобрысый улыбчивый тип ростом с меня (где-то 180 см), но, признаю, поширше, дубок эдакий, просит позвать им нашего командира.

– Слушай, Некто, может, тебе товарища Сталина позвать, или на Лаврентию Павловича согласишься?

– Товарищ комиссар, мне нужно срочно поговорить с командиром подразделения.

– У тебя, Некто, нет документов, ты в форме противника, но говоришь по-русски, как мне тебя допустить к полковнику? Меня за такую бдительность командир раньше тебя расстреляет, да и прав будет.

– Ну не имею права я говорить, комиссар, пойми, я наш, но нельзя говорить мне.

– О как, даже комиссару дивизии?

– Товарищ комиссар, поймите, не могу и все.

– Вольному воля, а спасенному реабилитационный центр.

– Что, не понял, товарищ комиссар, что за центр?

– Левотроцкистский центр!!! Неважно, сержант, вот этому свяжите еще и ноги и проверьте ручки, и затем его за мной в штаб ведите.