Тайник!

Перед глазами возник вытертый кусочек стены, спрятанный за книгами. Спустя несколько минут я уже стояла в кабинете Анри — перед шкафом, разглядывая поблескивающие за стеклом корешки. Облизнув пересохшие губы, вытащила книги и надавила на выцветший камень. Легкий щелчок, картина с морским пейзажем слегка отодвинулась в сторону. Я обошла стол, приоткрыла картину-дверцу и увидела еще одну, металлическую. Кругляшок размером с антал прикрывал миниатюрную скважину — таких мне раньше не доводилось видеть: просто круглая дырочка. Я аккуратно прощупала на защитные заклинания — никаких ловушек, только замок.

Сердце бешено колотилось, руки заледенели. Наверное, стоило развернуться и уйти, но я позволила тьме свободно стечь с пальцев, обращая в прах последнюю преграду. Легкому шипению вторил непростительно громкий для миниатюрного замка лязг, дверца дернулась и отворилась. Да, теперь пути назад уже нет, мне точно придется многое объяснять.

Документы, деньги, большая шахматная доска.

Я вытащила бумаги, перебирая их — письма от арендаторов, отчеты, просьбы о займах и о задержке оплаты за землю, счета. Чем дольше я их просматривала, тем сильнее пылали щеки. Перед глазами стояло лицо Винсента — в то утро, когда я принесла ему письмо, адресованное Луизе, от другого мужчины.

«Это письмо было на ваше имя, Тереза?» — голос брата сочился ядом. Никогда раньше он не разговаривал со мной так.

«Нет».

«Тогда почему вы его вскрыли?»

«Я подумала, что вам будет интересно узнать…»

«Вы подумали? Лучше всерьез подумайте над тем, что если это повторится, я оторву вам руки».

Винсент вылетел из кабинета, а звук захлопнувшейся двери еще минуту звенел в ушах. До того дня мы с братом никогда не ссорились всерьез. Пока не вскрылась история с моим воспитанием, он относился ко мне снисходительно-равнодушно, как может относиться наследник древнего рода к младшей сестренке. Но я до сих пор помню его глаза, когда он впервые увидел мои шрамы, — мне было чуть больше шестнадцати. Винсент искал отца по срочному делу и спустился в подземелья во время наказания. Помню дикий стыд, как я пыталась натянуть сползающее платье на окровавленную спину, перекошенное от гнева лицо брата и магию, пропитавшую воздух. Меня выставили наверх, они с отцом чуть не поубивали друг друга, а после Уильям Биго больше ни разу не поднимал на меня руку.

Винсент же носился со мной как с хрустальной вазой. Я огрызалась, бросалась обидными словами, но он все равно не отступал. Брат стал первым, кому удалось пробиться через возведенную за долгие годы броню, тем, кто на любую боль отвечал лаской и вниманием. Понемногу я сдалась, впустила его в свою жизнь, и Винсент стал моим другом. Но в утро, когда я принесла письмо, он смотрел на меня как на врага.

Заслуженно.

При мысли о том, что так же будет смотреть Анри, стало дурно. И это я говорила о доверии?

Я не должна лезть в бумаги мужа. Эрик — не оправдание. Увы, починить замок уже невозможно, разложение съело его подчистую, но кое-что я могу сделать.

Хотя оставалась еще приличная стопка документов, я поспешно сгребла их все и затолкала обратно в стенной ящик. Одно из писем поехало вниз, я подхватила его, коснулась шахматной доски, и пальцы пронзила острая боль, точно тысячи раскаленных игл загнали под кожу. Предупреждение о защитном заклинании! Я вздрогнула, отдернула руку, конверт соскользнул на пол.

Защитное заклинание на шахматах? Золотые они, что ли?

Перехватив слегка онемевшее запястье, я раздраженно посмотрела на дурацкую доску, и меня бросило в холодный пот. Из-под бумаг виднелся замок — массивный, прямоугольный, прорези которого в точности повторяли узор печати Эльгера: полукруг с расходящимися от него лучами.

Я положила доску на кровать. Несколько минут молча смотрела на нее, потом все-таки потянулась за перстнем. Тяжелый, прохладный он почему-то обжигал ладонь. Пальцы слепо пробежались по рисунку, повторяя полукруг и лучи. Я приложила печатку к замку, надавила до упора. Что-то щелкнуло, доску окутала сиреневая дымка, контуры защитного заклинания разомкнулись. Я откинула крышку.

Внутри оказалось две папки — одна потолще, красного цвета, в тон раззявленной алеющей пасти доски. Другая — черная, тоненькая. Сама не знаю почему, руки потянулись именно к ней. Поверх бумаг лежал мой портрет — карандашный набросок: собранные в пучок волосы, упрямые складки у рта. Художник явно не был в меня влюблен, или я и впрямь так выглядела? Линии сгиба говорили о том, что рисунок сложили вчетверо, а потом разгладили. Я отложила его в сторону.

Написано почерком Анри — резким, красивым, разборчивым. Сердце пропустило удар, а забилось глухо и как-то через раз.

Леди Фэрриш? Ах да, леди Энн.