Горящий нетерпением начать очередной день жизни, Иван скомкал конец молитвы, повесил кинжал на прежнее место, прошёл на кухню. Никого нет. На столе холодный самовар, берестяное ведёрко с парным молоком. Со двора доносится злобный рёв голодных свиней, крик кочета, блёкот овцы. В окно Иван увидал старика, выходящего с заднего двора с деревянной бадейкой в руке. Знать, свиней кормил, угомонились они.

Во всём, что Иван видел вокруг, занаряженное от веку дедами-прадедами трудовое житьё-бытьё, мир, порядок и укрепа всему. Как это здорово, что люди кормят свиней, доят коров и не убивают друг друга! Никогда ещё Иван не осознавал это так ясно и не любил родной крестьянский быт так сильно. Сейчас дед затопит русскую печь, дрова будут постреливать, картошка вариться и подгорать сверху, водяные пузыри будут пучиться почти с балаболку и со шкварченьем оплывать по краям чугуна. Потом варёные картосы истолкут в лохани, вкуснейший картофлянный дух разойдётся по кухне, и даже в горнице его без труда заухаешь.

– Доброе утро, дедусь! – закричал Иван появившемуся в дверях старику. – Ах, и славно же я отночевал у вас! Как у Христа за пазухой! Пожиркуйте меня чем ни то, да я тронусь, самовара не буду ждать!

– Будь-ка здоров, мил-человек! Садись за стол, Иванушка, творожку-ти с парным молоком хошь?

– А то! Да мне хошь чего, абы нутро не тосковало. А вы, батя, погляжу, навроде привыкши в одинках кухарить? Никак лишились хозяйки-то?

– Померла. И давно померла Секлетинья моя, царство ей небесное, боле десятка лет как померла.

– С сынами живёте? Али с племяшами?

Старик сокрушённо вздохнул, покачал головой, помолчал, внимательно посмотрел гостю в лицо:

– Хуже, чем один. По правде сказать тебе, добрый человек, не приведи Господь таких детей, такую старость!.. Эхма! Сын воропом займался, не послухал ни слова родительского, ни заповеди христовой. И душу погубил свою, и жизнь в самой моготе. Сказано ведь: «Поднявший меч от меча и погибнет». Так-то оно, сынок. И на мне великий грех, что не приструнил отпрыска своего, не урадел на путь истинный, не отрёкся, не проклял разбойника. Можа, и отрёкся бы, да уйти некуда было. А когда Семёна прикокошили, сноха сдичала, по той же дорожке пошла… Ох-хо-хо, до чего дожили: баба разбоем занялась! Ай-яй-яй! Бес в неё вселился, не иначе. С такой тетёхой стырить здря: нравом крута, кумаха, а силёнка – худого мужичишку переломит надвое и за пояс заткнёт, как рукавицу. Ботаюсь, значитца, в своём дому, хозяин не хозяин, батрак не батрак, будто шевяк в пролубе. По первости за себя побаивался: мало ли, этак и умом тронуться можно. М-да-а… Да со всей этой бедой так набрыдла мне житуха, что и белый свет не мил, хошь давись, ей-богу. И удавился бы, но нельзя, грех. Не для себя живёшь, а по Божьему промыслу. Сдаётся мне, что поживу ишшо в покое и богачестве. Я напредки знал, что добром это лихо не кончится. Отольются кошке мышиные слёзки. Пролитая кровь человеческая просит отместки. Убивец не отлынет от расплаты, знай, потому как великий это грех – загубить христианскую душу. Двократы его постигнет кара, на том свете – это само собой, но и здесь, на земле, Всевышний уразит его, другим в урок. И водека, нарвалась, знатко, Лукерьча на своего, на рокового: вчера утром выехала шалить и посесь не вернулась, гмыра. Провожу тебя да пойду искать Ястреба. Больно красив, чертяка, и силён, как два сохатых, а уж быстёр – что ветер, бегунец, зверь-жеребчина! На ярмарке в Крыланах купили его за 125 рублей. С ума сойти! Трёх коней можно бы справить альбо дом новый, пятистенок, на энти червонцы. Конь – конём, но главное – седло, в седле хабара спрятана, ба-альшие, на мой прикид, капиталы. Хошь и грязные это деньги, да не пропадать же им.

– А что, бывало, что прямо здесь, дома?.. – заикнулся было Иван.

– Что ты?! Что ты?! – замахал руками в испуге старик. – Окстись! Как можно?! Да ежели б на то пошло, я б их, поганцев, своими руками порешил! Скрывали они всё от меня, чем займаются… Пока-пока я догадался сам… Эхма, кара Господня…

На прощанье дед пригласил гостя в горницу, мотнул рукой на ковёр:

– Ну, Ивашко, выбирай, мил-человек, чинжал, какой поглянется. Можа, сгодится в дороге от лихого человека отбояриться. Варначья у нас тут хватает.

Бурнашов, не раздумывая долго, снял с гвоздя тот самый, с чёрной рукоятью, на котором спал, поблагодарил хозяина за подарок, за ночлег, за харчи и отправился в путь. Только не на восток, а на запад, к заветному мостику, где спрятал седло.

Поздно вечером в большом трактовом селе Бурнашов разыскал остановившихся на ночлег сотоварищей. На этот раз бородачи заплакали от радости. Купили ради такого случая две бутылки самогону-первачу и, слушая рассказ молодого да раннего спарщика о его необыкновенных приключениях, качали головами, ужахались и удивлялись:

– Господи, страсти-то, страсти-то какие!

– Ты, Иванушка, в сорочке родился!

– Как с того света притюпал! От верной смерти целёхонький ушёл! Чудо, настоящее чудо явил Господь!

Крестьяне-ходоки ещё б не так дивились и ахали, если б знали о шестистах благоприобретённых рублях, зашитых в потайном кармане Ивановых штанов.

– Полно, при чём тут чудо?! – пытался противоречить Потохей Никодимович. – Бурнашовы всегда были удачливы. Это у них планида такая! Головастые и рукастые, по родове это идёт.

– Нет-нет, Потохей Никодимович, – гнул своё Евстигней Параномович, – самое главное – это что мы в Казани не пожидоморничали и на два рубля заказали молебен о ниспослании гладкой путины для ради счастья родной Бузулаихи и три свечки поставили перед иконой Божьей Матери. Казанская Богоматерь многомилостива, это искони зазнамо. Она-то и заслонила нашего Ваню от смерти лютой, неминучей. Не зря же бают умные люди: «За царём служба, а за Богом молитва никогда не пропадёт».

– На Бога надейся, а сам не плошай, – упорствовал Потохей. – Молодец, Ванюха, что не расхизнулся, не оплошал. А как же насчёт снов, Парамонович? Два лукошка яиц, долдонил, и корова бодучая, а? Вот тебе и предсказание! Эх, ты, вещун-гадатель!

– Дак вишь оно что, – выкручивался Евстигней, – невзначай затямил: второе-то лукошко было не с яйцами, а с яблоками, да ещё, чуйте, икона в белых утирниках привиделась мне, а это, всякому вдомёк, к радости и к счастливому пути.

Здоровы были, мужики! Ну, как она, жизнёшка? Крутится-вертится, говорите? Хах-ха! Ну вот и хорошо! Что, у меня? А у меня завсегда всё распрекрасно! Я на жизнь никогда не жаловался, всегда был всем доволен. А тем более сейчас – что же не жить?! Пенсию, сто тридцать два рубчика, получаю. У вас тут по-стариковски дворником работаю, ещё сотняжку заколачиваю. Побелить квартиру кто попросит – пожалуйста! С удовольствием! Опять же копейка в карман. А сад разве мало мне даёт? Огурцы, помидоры, ягоды – всё своё. Хватает и себе, и родне. Сын машину покупал – четыре тыщи ему отвалил. Да я живу – кум королю, сват министру, хах-ха! А нытиков, кому всё неладно, я не перевариваю. Другой раз в магазине послушаешь – ух, как злятся, что мяса и масла не вдоволь. Голодные, вишь, они! Никак, едри их в корень, не могут нажраться! Всё мало, всё мало им! А откуда оно возьмётся-то, еслиф подумать? Все в город поудирали, в деревне некому работать! То-то и оно!