Иногда в задней комнате аптеки дона Бенисьо не говорилось ничего нового, или у Симона просто не было нескольких монет, чтобы заплатить аптекарю за водку домашнего приготовления. И тогда он бродил по городу. Он шел узкими переулками, огибая доки, где пили и торговались с проститутками моряки, к благоухающему парку возле губернаторского особняка, к железным воротам крепости Сан-Кристобаль, к молу, который без устали атаковали морские волны. Куда бы вечерние блуждания ни заводили Симона, заканчивались они всегда возле дома полковника Эухенио Аргосо Марина, с его выложенным плиткой порогом и массивными двойными дверьми. На втором этаже, справа от дверей, находилось окно Элены, и учитель смотрел, как дрожащий свет ее свечи просачивается сквозь щель в тяжелых портьерах.

Такими вечерами, ожидая под тенью деревьев, когда Элена задует свечу, Симон частенько слышал, как дон Эухенио и донья Леонора возвращаются с какого-нибудь званого вечера, отголоски которого, казалось, были слышны в шорохе ее юбки и стуке его каблуков о камни мостовой. Симон отступал назад и смотрел, как они заходят домой. Полковник держал жену под локоть. Они так долго были женаты, что двигались словно единое существо. И Симон завидовал их близости, тому, как привычно жена опиралась на руку мужа, когда тот помогал ей подниматься по ступеням.

На обратном пути улицы Сан-Хуана казались Симону еще унылее, а его одиночество — еще беспросветнее. Он входил в спящий дом и на цыпочках пробирался мимо материнской двери, которую оставлял приоткрытой, чтобы она могла слышать возвращение сына. Но ее всегда одолевал сон. Храп и бессвязное бормотание матери сопровождали легкие шаги Симона, когда он тихонько шел по коридору в свою комнату, где сочинял стихи о своей любви к Элене.

Каждый вечер, после того как Мигель заканчивал молиться, Элена читала ему рассказы о героях и волшебных существах.

— Это стихи, — объяснила она, — написанные очень давно.

— Они нравятся мне больше, чем те, которые нам читает дон Симон, — скорчил Мигель рожицу.

— А что он вам читает?

— О дамах, птицах и цветах.

— Дон Симон любит романтические стихи, — ответила Элена, покраснев.

Мигель пристально посмотрел на нее, но, когда Элена подняла на мальчика глаза, он отвел взгляд.

— Тебя что-то беспокоит?

— Нет, — быстро возразил Мигель, однако минуту спустя собрался с духом и признался: — Да.

— Что же, любовь моя?

— Если бы абуэло дал дону Симону денег, он женился бы на тебе?

— Мигель, с чего такой вопрос?

— Мальчики в школе говорят, что дон Симон в тебя влюблен, но не может жениться, потому что беден. А вот если бы дедушка дал ему немного денег?..

Элена растерялась. Не существует на свете красивых женщин, которые не подозревают ни о своей красоте, ни о чувствах мужчин. Если бы она стала отрицать, что Симон ее любит, то солгала бы. Она не прочь была пофлиртовать с учителем, однако любви к нему не испытывала.

Сочувствие Мигеля, который, несмотря на возраст, понимал, что молодой женщине нужно выходить замуж, растрогало ее. С другой стороны, она должна была пресечь сплетни.

— Мигель, дорогой, — начала она, — мальчикам не пристало обсуждать подобные вещи на улице или на школьном дворе. Это неуважение к дону Симону, ко мне, да и к тебе тоже. Такие вопросы решают только взрослые. Перестань переживать и пообещай больше ни с кем не говорить об этом.

— Обещаю, — согласился Мигель.

Элена погладила его по голове и подоткнула простыню.

— Ты можешь спрашивать меня обо всем, Мигель, ты ведь знаешь.

— Да.

— Но я не всегда смогу объяснить все, что тебя заинтересует. — Элена улыбнулась, словно скрывая какую-то тайну. — Когда ты вырастешь, то начнешь смотреть на вещи по-другому.

Мигель кивнул. Как обычно, перед тем как выйти из комнаты, Элена поцеловала его в лоб и задула свечу на прикроватном столике. Он остался лежать в темноте, мечтая поскорее стать мужчиной и самому находить ответы на все вопросы.

Кириака расстегнула черное платье Элены, нижнее белье девушки тоже было выкрашено в черный цвет. Горничная помогла хозяйке высвободиться из трех нижних юбок, расшнуровать и снять корсет. Оставшись в рубашке, чулках и комнатных туфлях, Элена шагнула за ширму, чтобы переодеться на ночь. Ее белая ночная сорочка и халат были легче дневной одежды, но даже они были отделаны черными лентами по вороту и манжетам.

Кириака проверила, достаточно ли воды в кувшине, стоит ли стакан возле кровати и есть ли запасные свечи, поскольку Элена частенько засиживалась до самого утра, и служанка знала об этом.

— Спокойной ночи, сеньорита, — сказала она, закрывая за собой дверь.

Элена распустила волосы, сколотые черепаховыми шпильками и увенчанные гребнем из черного дерева. Она склонила голову и расчесала свои густые каштановые пряди сначала от затылка вперед, потом с одного бока на другой, затем ото лба назад и наконец, перекинув волосы через левое плечо, заплела косу. Вода в тазу для умывания была прохладной, и Элена вдохнула острый запах лимонных долек, плававших на поверхности. Она вымыла лицо, шею, протерла за ушами и вытерлась льняным полотенцем. Из верхнего ящика Элена вытащила бархатный мешочек. В ладонь скользнули жемчужное ожерелье и серьги Аны, легкие, роскошные, сияющие живым теплым блеском. Она надела их с благоговением — каждое движение словно молитва. Девушка улыбнулась своему отражению в зеркале, восхищаясь гладкой шеей, обвитой жемчугом, мерцанием бриллиантов в мочках ушей. Элена уже пять лет носила траур, но каждый вечер из тысячи восьмисот двадцати четырех дней скорби она надевала жемчуг и бриллианты Аны и любовалась собственной красотой.

Месяц назад она встретила свое двадцатичетырехлетие — без мужа, без собственного дома, без детской, наполненной возней малышей. За эти годы дон Эухенио знакомил воспитанницу со многими достойными молодыми людьми. Они восхищались ею и ждали ответного интереса с ее стороны, однако она реагировала с вежливой отчужденностью. Некоторые пытались завоевать любовь Элены, а другие, как дон Симон, боготворили ее на расстоянии. Любую красивую молодую женщину, которая ничего не предпринимает, чтобы заставить мужчину потерять голову от любви, считали святой, и Элена, Мадонна, вызывала восхищение своей сдержанностью и самообладанием. Она знала, что ее считают романтической натурой. Смерть жениха создала вокруг нее ауру трагизма, и она никоим образом не пыталась ее рассеять.

Если бы Иносенте не умер, она вышла бы за него замуж, хотя и испытывала к нему лишь сестринские чувства. Она увеличивала запасы приданого, сложенного в кедровом сундуке, который донья Леонора подарила ей на пятнадцатилетие. Белые льняные салфетки были обвязаны тонким кружевом с узором из ананасов. Каждую наволочку и полотенце украшала вышитая буква «А», с которой начинались их с Иносенте фамилии — Аргосо и Алегриа. Она подготовила две ночные сорочки из тонкого полотна, отороченные кружевом по вороту и манжетам. Она заполнила сундук постельным и столовым бельем, надеждами и молитвами. А после гибели Иносенте заперла его.