Но, кроме похоти, фантазий о близости с Северо, удовольствия от внимания влюбленного в нее мужчины, ее беспокоила разница в их положении. В Испании, в доме на Пласа-де-Пилатос, его не пустили бы даже в помещения для слуг, не говоря уже о ее постели. С его стороны предложение руки и сердца стало бы демонстрацией потрясающей уверенности и отваги, но поставило бы Ану в неловкое положение. Северо был испанцем и, независимо от своего прошлого или настоящего положения, жил в соответствии со строгим мужским кодом: гордость и честь превыше всего. Если бы Ана отклонила предложение, отказ мог бы обидеть Северо и унижение вынудило бы его покинуть Лос-Хемелос.

Несколькими неделями ранее Ана написала дону Эухенио. Она сообщила, что заметила расположение Северо Фуэнтеса и убедилась в его искренности. Поскольку никто и никогда не мог занять в ее сердце место Рамона, она намеревалась принять предложение Северо, если и когда он его сделает, но только при согласии дона Эухенио. Она и не ожидала сразу получить благословение свекра, однако он давно предвидел подобный поворот событий. Дон Эухенио, возможно, даже рад был возможности прекратить выплачивать Ане пятьсот песо, как вдове своего сына.

Когда колокол прозвонил к вечерней молитве, на лестнице послышались шаги Северо. Он поднимался медленно, словно боялся проявить излишнюю торопливость. Он подстригся, чисто выбрился и вымылся ароматизированной водой — от него еще исходил слабый пряный запах гвоздичного перца и корицы. Северо надел темно-коричневые брюки и куртку, жилет из узорчатой ткани, накрахмаленную белую рубашку и тщательно завязал галстук. Такого наряда на управляющем Ана раньше не видела. Он наверняка был сшит в Европе, поскольку никто в компо не смог бы скроить мужской костюм, который сидел бы как влитой. Северо заметил ее одобрительный взгляд, и его щеки вспыхнули. Чтобы дать ему время оправиться, Ана перевела взгляд на батей. Двор был пуст, если не считать усердных кур и цыплят, ковырявшихся в красно-коричневой земле. Северо отослал всех работников на другую сторону, чтобы, случись ему получить отказ, никто не стал бы свидетелем его унижения. Это поразило Ану: он не упускал из виду даже мелочей.

— Пожалуйста, садитесь, — ласково предложила она, тем самым показывая, что бояться нечего.

— Сеньора, в течение последних семи лет я был вашим самым преданным слугой. В Испании разница в происхождении и образе жизни, скорее всего, не позволила бы нам узнать друг друга. Но мы находимся в таком месте, где все возможно. Сегодня я осмеливаюсь говорить как обычный мужчина, который давно и страстно влюблен в вас. Я кладу в ваши драгоценные ладони свое сердце, свое имущество, свою судьбу и всего себя и смиренно прошу вашей руки.

Несомненно, он произнес отрепетированную речь, полагая, вероятно, что женщинам ее круга нравятся красивые слова и поэтические сантименты. В его поведении чувствовалась уверенность и в то же время тихая покорность. В какое-то мгновение ей захотелось ответить, что он возомнил о себе слишком много, что она не любит его и выйдет замуж только потому, что нуждается в нем на плантации и не смеет отказать. Глаза их встретились, и Ана покраснела с головы до пят. И в этот момент поняла: все эти мелочи не имеют для них ровно никакого значения.

В Испании жених наносил невесте визиты по воскресеньям после полудня, а его избранница, пусть даже вдова с детьми, встречала его в компании родственницы или доверенного друга семьи. Будущий муж сидел, не касаясь даже руки будущей жены, если того не требовал ход беседы. После визита, не слишком долгого и не слишком короткого, он возвращался домой и занимался тем, чем положено заниматься мужчине перед свадьбой. Женщина удалялась в свои комнаты, фантазировала на тему будущей супружеской жизни и заканчивала приготовление приданого.

Получив от Аны согласие, Северо поднимался по ступеням касты каждый вечер, всегда безупречно одетый в накрахмаленную, отутюженную белую рубашку и темные брюки. Он обходился теперь без галстука, узорчатого жилета и куртки, которые Ане предстояло снова увидеть только в день свадьбы.

Они сидели на веранде в присутствии Флоры, с особым проворством выполнявшей свои обязанности, когда Северо находился поблизости. А еще рядом всегда была Консиенсия. Даже будучи еще совсем крохой, она вела себя совершенно по-другому, нежели нормальные дети. Девочка тихонько сидела возле Аны на стульчике с невысокой, удобной для горбика спинкой, который ей соорудил Хосе. Если Консиенсия начинала ерзать или если Ана просила ее уйти, поскольку им требовалось обсудить взрослые проблемы, девочка шагала в дом, волоча маленький стульчик за собой.

В этой второй помолвке не было ни восторженной романтики первой, ни надежды вновь обрести утраченную любовь. Обычно Ана и Северо сидели на веранде и обсуждали то, что их объединяло и интересовало больше всего, — плантацию Лос-Хемелос. Но иногда разговор уводил их в сторону от главной темы, и тогда они рассказывали друг другу о своей жизни, замалчивая, правда, отдельные подробности. Эти интимные признания представляли собой несмелые вторжения в прошлое, и оба вслушивались с равным вниманием не только в слова друг друга, но и в молчание. Ане не хотелось унижать Северо, чье детство прошло в нищете, подробностями о том, в какой роскоши выросла она. А он не хотел вызывать в ней чувство превосходства своими откровениями о страданиях, которые ему пришлось претерпеть в Бока-де-Гато, Мадриде и во время тяжкого путешествия через океан к порогу «Маритима Аргосо Марин». Ана не признавалась, что была женой сразу двоим мужчинам, и ничего не говорила про отношения с Эленой. Северо не упоминал Консуэлу Сольдевиду, каждый день стиравшую и утюжившую ему одежду и брившую его подбородок. Она скрыла факт обмена единственного ребенка, своего сына, на возможность остаться на плантации. Он не стал разглашать их с доном Эухенио уговор, согласно которому получал три сотни песо в год и следил за тем, чтобы Ане не захотелось уехать с гасиенды Лос-Хемелос.

— Помните, когда я привез вас с близнецами на свою землю за северными полями? — однажды вечером, за несколько дней до свадьбы, спросил Северо.

— Помню. Вы хотели строиться там.

— Воздух в этом месте здоровее. Пепел из трубы и от пожогов на полях туда не долетает.

— Да, это хорошо. — Ана отложила в сторону шаль, которую обвязывала кружевами. — Но, откровенно говоря, я привыкла считать пепел, пыль и даже насекомых чем-то неизбежным.

— Вы нарисовали план дома, — продолжал он. — Рамон хранил чертежи на ферме, и мы их обсуждали.

— Я не видела своего плана уже несколько лет.

— Позвольте мне снова отвезти вас туда.

— Это так далеко, Северо, а я слишком занята.

— Хватит одного утра. Вам там понравится, стоит только приехать.

На следующий день Флора направилась в сарай и вытащила из кедрового сундука старый костюм Аны для верховой езды. Она уже забыла, какой тяжелой была широкая складчатая юбка. За последние годы Ана научилась добиваться больших результатов меньшими усилиями и ликвидировала модные излишества, которые украшали наряды ее юности, на своих простых хлопковых юбках и блузах. Лайковые перчатки и сапожки, вуаль на шляпе напомнили ту первую поездку на лошадях из песчаной бухточки, куда их высадили после утомительного морского путешествия из Сан-Хуана. «Сколько всего случилось за эти семь лет!» — думала Ана, пока Флора застегивала ей сапоги.