Я бросился на него, схватил за грудки и хотел прижать к драпированной стене, но… мы вывалились в коридор, спрятанный за этой тканью. Я оказался лежащим на мажоре, его противная рожа была прямо перед моим лицом. Ухмылка растеклась по его влажным губам, а в следующее мгновение на мою задницу легли его руки, прижали к нему, а в пах толкнулись его бедра:

— А я бы занялся с тобой любовью, милый, — и он прижался к моему рту губами.

Меня словно откинуло нечеловеческой силой и припечатало в стену — Егор. Бешеный, ослеплённый яростью, машина-убийца.

Я не мог пробиться к собственному телу, взять его под контроль — этот кретин Тарасов так не вовремя надавил на триггер. Я только видел, как взлетел в воздух мажор, врезался в стену, как округляются его глаза. И голос Егора, который не узнал даже я:

— Я сказал тебе, гнида, не тр-рогать его! — рык, в котором мало от человеческого, прокатился под кожей, вздыбливая ее, по позвоночнику, словно вытягивая его в струну, по мозгу и вырвался изо рта рокотом, не предвещавшим ничего хорошего.

Олег сжался весь, выставил руку, закрывая локтем лицо, но это ему не помогло. От удара, который обрушился на него, он просто сполз по стене и замер. Я изо всех сил рванул сам из себя, из собственной шкуры, наружу, взять под контроль. Я не узнавал Егора, всегда был сильнее его, в любой момент мог вернуть себя обратно, а сейчас…

Словно выпал откуда-то, рухнул на колени на пол. Меня тошнило, все тело внутри болело, словно кости ломались и срастались в новый, какой-то чужой скелет, мышцы словно перекраивало, в голову ударила горячая волна.

Я стиснул зубы, дыша тяжело, стоя на карачках, и пытался хотя бы выжить. Было так плохо, зрение не фокусировалось, дышалось будто через вату, я оглох.

Но постепенно органы чувств пришли в норму, я уже чувствовал конечности и смог сесть на задницу. Дотянулся до шеи мажора, приложил два пальца — жив.

Встал, испытывая равновесие, впервые ощущая себя так странно. Сделал неуверенный шаг, второй… тело было полностью послушно.

Вернулся в комнату с компьютерами, подошел к Алине, смотревшей на экран и кусавшей губы. Она думала о чем-то, словно на что-то решалась.

— Ты же по-настоящему ее любишь, да, Виталь? — спросила, когда я встал у нее за спиной и уже поднял ладони чтобы положить ей на плечи и развернуть девушку к себе.

— Люблю, — ответил и отпустил руки.

— И у нас не было ни одного шанса?

Я вспомнил, что наши отцы мечтали поженить своих детей. Если бы мы росли вместе, кто знает, что бы было теперь.

— Я не знаю.

Она хмыкнула:

— Значит, у вас любовь до гроба…

Она так и не поворачивалась, но голос ее выцвет и заморозил. Она снова уходила за стену отчуждения.

—  Остановись, Алина! Остановись! Ради тебя самой прошу! — заорал, разворачивая ее к себе лицом, так орал, что хрустели челюсти. Только в мертвых глазах девчонки уже был арктический холод, вечная мерзлота. — Прости меня, Алина, пожалуйста, прости. Дай мне что-то сделать для тебя…

— Ты все уже сделал.

И она решительно нажала клавишу «Delete».

Я ведь не знал точно, что моя пигалица в безопасности. Вдруг что-то пошло не так? Если чокер все еще был на Маришке? Если она все еще бежала от охотников? Если я ошибся в расчетах и сигналах, и сбой компьютеров ничего не значил?

Мне будто ударили под дых.

Я смотрел в глаза Алины, а она в мои. Просто стояла и смотрела. Я видел: то, что она сделала, удовлетворения ей не принесло. Прикрыл веки на пару секунд, убеждая себя в том, что с Маришкой все в порядке, и не смог сказать равнодушно:

— Ты не ее убила. Ты себя убила, Алина… Прости. — Девушка стояла спокойно, будто все уже свершилось, но я свою работу еще не закончил: — Ты арестована в покушении на убийство Хорошиловой Марины и подозреваешься в соучастии в серийных убийствах. Я теперь ничего не могу для тебя сделать. И как смотреть в глаза твоему отцу — понятия не имею…

Она встрепенулась. На глаза мгновенно навернулась крупные слезы, губы затряслись, а первый всхлип вышел жалким, отчаянным, безысходным…

Стена рухнула за одно мгновение.

И я понял, что совершил роковую ошибку — я должен был сразу же сказать ей, что ее отец жив. Алина не Маринку убивала, она намеренно покончила с собой. Моими руками. Отомстила. Знала, что я теперь сутками буду пытаться забыть всего лишь одну минуту. Вот эту.

Для нее-то это почти самоубийство стало лучшим выходом, чем быть женой ублюдка Олега и подстилкой для его дружка — садиста Дена. Тюрьма для нее — шанс однажды стать свободной.

А меня она заключила в мою личную клетку с прутьями из сожалений и невозможности что-то изменить для нее.

— Всем стоять на месте! — раздался приказ старшего группы захвата.

Мы и стояли. На девушку надели наручники, дернули за локоть и повели наружу.

— Здесь чисто! Никого нет, — слышал я голоса спецназовцев.

И до меня не сразу дошло. Повернулся, шагнул к драпировке, дернул ее в сторону — на том месте, где оставался Олег, было пусто…

* * *

Мои шаги гулко раздавались в тишине больничного коридора. Час ночи — не время для визитов, но я не мог ждать до утра. Едва выдержал до конца все нужные следственные процедуры.

Тарасова так и не нашли. Он не вышел из клуба — ни одна камера это не зафиксировала, «Синий филин» перевернули верх ногами, папашу Дена арестовали за содержание запрещенного казино. Когда я уезжал из управы, его допрашивали, и главный вопрос был — как можно исчезнуть из клуба, минуя два служебных и один парадный выхода?

Завтра у меня будет сложный день. Я упустил серийного убийцу, и ниточка к Игроку оборвалась. У нас была только Алина. Узнав, а главное — увидев отца живым, она сразу согласилась сотрудничать.

Верхов поседел за одну ночь. Постарел лет на двадцать. Его увезли из кабинета следователя на скорой помощи — стало плохо с сердцем. Крепкий мужик сломался, узнав, что пасынок сделал с его дочерью.

Но я шел не к нему.

Открыл дверь на этаж реанимации, где лежал после двухчасовой операции Пашка.

— Вы кто? И куда посреди ночи? — зашипела на меня медсестра на посту, выскакивая из-за ресепшна.

— Я к Павлу Латову.

— Он в реанимации! К нему нельзя! Уходите немедленно! Я сейчас дежурного врача позову! — Я не успел ей ответить — зазвонил внутренний телефон: — Реанимация, первый пост, — ответила она, сердито сверкая на меня глазами. Ей там говорили, и взгляд становился еще сердитее — никто не любит оставаться в дураках, а ей только что тот самый дежурный и сказал, чтобы меня пропустили. — Идите. И не трогайте там ничего! Я зайду через две минуты, — проворчала, а когда я уже повернулся и пошел к палате — стеклянному кубу, пробурчала совсем тихо: — Устроили проходной двор.