всеобщего осуждения. Как она сможет доказать, что не знала, каким чудовищем был на самом деле ее муж? Или как она объяснит, что знала, но ничего не сделала, чтобы помешать этому?

Я думал о том, нет ли у Боба алиби для некоторых других убийств. Ведь он находился в Окленде во время нескольких первых. Тем не менее, так как эта кошмарная цепь преступлений слишком серьезна, полиция сумеет обойти некоторые неточности, а так как убийств больше не произойдет, они удовлетворятся тем, что окрестят Кэлхауна Потрошителем Крайстчерча. Я многому научился, отмывая их коридоры, и знаю, что им так отчаянно нужен подозреваемый, что они будут помалкивать и никогда не упомянут о ДНК, найденном на уликах, который не слишком будет совпадать с ДНК главного подозреваемого, и о парочке новых трупов, которые изредка будут появляться, скажем, раз в год; они все спишут на преступника-подражателя. Я сделаю счастливыми их, прессу, да всю страну. Я даже себя сделаю счастливым.

— Ладно, Боб, тогда объясни мне, как так получилось, что ты ее убил.

Он поднимает голову. Смотрит мне в глаза.

— Я проследил за ней до дома, чтобы с ней поговорить, понятно? Просто поговорить. Я хотел, чтобы она подала заявление на мужа, потому что муж у нее настоящая сволочь, понятно? Черт, да ты наверняка видел его. Заносчивый самонадеянный ублюдок. Такой надутый весь, уверенный в том, что ему плевать на закон и что он вправе избивать свою жену. Поэтому я проследил за ней до дома, чтобы объяснить, что она делает ошибку, и, когда я сюда попал, то увидел, что дома она одна.

— Это не входило в твои обязанности, Боб. Ты приехал в этот город только чтобы расследовать мои преступления.

— Я знаю. Я это знаю, но просто… просто так получилось.

— Ты знал, что она будет дома одна?

— Не точно.

— Для меня это звучит как да.

— Я так и думал.

— И поэтому ты проследил за ней, правильно? Потому что поговорить ты с ней мог только с глазу на глаз.

Он пытается пожать плечами, но ему удается лишь слегка пошевелиться.

— Наверное.

— Наверное. Ну, допустим, и что же произошло дальше?

— Я постоял немного на улице, думая, что делать дальше.

— Думая, убивать ее или нет?

— Ничего подобного.

— Тогда что?

— Не знаю. Я просто стоял, смотрел на дом, думал о том, как лучше всего убедить ее, что она должна сделать. Наконец, когда я подошел к двери и постучал, мне никто не ответил. Я собирался уйти, но почему-то не сделал этого.

— Потому что ты понял, что шанс слишком удачный.

— Потому что я волновался. А что, если она не открывала дверь, потому что ее муж был дома и избивал ее за то, что она не приготовила вовремя обед, или не почистила ему ботинки, или под любым другим ничтожным предлогом? В любом случае я дернул за ручку, и дверь оказалась заперта, но у меня была связка ключей, специально изготовленных для того, чтобы подходить к большинству замков в жилых домах, и я ими воспользовался.

Мне знакомы такие ключи. И еще я знаю, что домашнее насилие происходит не тогда, когда речь идет не о мужчине, слишком влюбленном в свою жену, а когда о том, который упивается возможностью контролировать ее.

— Я поискал ее на кухне и в гостиной.

— Ты звал ее по имени?

— Нет.

— Потому что ты не хотел, чтобы она узнала, что ты в доме?

Он качает головой:

— Вовсе нет. Я не хотел, чтобы ее муж услышал, что я в доме, на тот случай если он ее избивал.

— Неубедительно, Боб.

— Нет. Дом действительно большой. Я не мог точно знать, где и что в нем происходит.

— И что потом?

— Она была наверху, сидела на кровати. Рыдала.

— Я полагаю, поэтому она не открыла дверь?

— И я так подумал. Когда она увидела меня, то жутко перепугалась. Я быстро объяснил ей, кто я такой, тем более она сама начала меня узнавать.

— Наверное, она почувствовала большое облегчение, узнав, что ты коп, а не серийный маньяк, — говорю я.

Если он и заметил иронию, то вида не показал.

— Она снова села, и мы начали разговаривать о ее муже, но больше о ней. Видишь ли, решение надо было искать в ней, а не в ее муже. Он-то навсегда останется садистом. Остановить его не было никакой возможности. Чего люди не понимают, так это того, что такие парни неисправимы. В смысле как их вообще можно исправить, если все, с чем они сталкивались в жизни, это насилие? Я пытался поговорить с ней, спокойно и рассудительно, и сначала все шло хорошо.

Он останавливается и смотрит на меня. Его глаза как будто увлажнились. Интересно, хватит ли его актерских способностей на то, чтобы заплакать? Я побуждаю его говорить дальше, слегка поправив садовые ножницы. Хотелось бы узнать, что он думает.

— Но скоро она потеряла нить моих рассуждений.

— Ты хочешь сказать, правильную нить?

— Точно. Ты знаешь, каково это, Джо, когда ты абсолютно уверен в чем-либо, то есть на двести процентов уверен, но не можешь убедить кого-то в этом? И дело не в том, что они не понимают или не хотят понимать. Они просто привыкли так неправильно поступать, что для них просто нет других путей.

— Боб, не отвлекайся.

— В конце концов мы разошлись во мнениях, кстати, довольно быстро, и скоро начали спорить. Наконец она стала орать, чтобы я уходил. Я попросил ее успокоиться, но она не успокаивалась. Потом она попыталась вызывать полицию, так что мне пришлось ее остановить. Она ударила меня, и мне пришлось ответить. И следующее, что я помню: я стою над ее обнаженным мертвым телом.

Он замолкает.

Мы оба слушаем тишину в комнате. Я верю в большую часть его истории, но кое-что он все-таки упустил.

— Трогательная история, Боб, — говорю я, протирая глаза воображаемым платком, будто стирая несуществующие слезы. — По-моему, ты прибегнул к классической защитной стратегии. Вас этому учили в колледже или ты позаимствовал ее, когда стал полицейским? Видишь ли, Боб, то, что ты сейчас проделал, случай довольно распространенный. Ты всю вину свалил на жертву. Это она была с тобой не согласна, это она вела себя неадекватно, и она же первая тебя ударила. Если бы она чего-нибудь из этого не сделала, то осталась бы жива. Я прав?

Ответа нет.

— Я прав, Боб?

Снова попытка пожать плечами.

— Не знаю.

— Да ладно, Боб, все ты знаешь. Это старый добрый сценарий домашнего насилия.